«Внутренний мир родил внешний, — учило «Пастырское послание», — ищите внутреннего Царствия Божия и сопутницы его, правды… не имея внутри Царствия Божия, или паче, не будучи существенно оным побуждаему и обладаему, совсем невозможно приобрести ничего, ни великого, ни малого».

«Вся внешняя натура есть иероглиф внутреннего», — говорит «Речь новопринятому брату ученику».

«Мудрый всегда внутри себя скрывается. У него глаза отверзты, а рот заперт». Так 13 ноября 1786 года записал какой-то масон и обвел это место своей записной книжки чертою.

3. Карнеев в одной из своих речей приводит слова Евангелия от Матвея: «Егда молишися, вниди в клеть твою», и толкует их так: «Вшествие в клеть или кабинет свой не что другое есть, как возвращение внутрь сердца нашего, возвращение разума, воли и чувства… Таковым возвращением во внутрь себя и не уступным на сей страже стоянием, стяжали мы способность привлечь духа истины, подражая вопиющему пророку отверзох уста моя и привлекох дух».

Сосредоточиваясь внутрь себя, истинный мудрец-розенкрейцер приближается к заветной своей цели — общению души своей с Божеством; общение это — «молитва» — тогда только истинно, когда душа достигла высшего спокойствия. Тогда спокойна и молитва. «Ревностное же моление наше есть по большей части самолюбивое, натурою движимое. Молиться должно с некоторым как бы хладнокровием, видя, что Бог непрестанно творит то, что угодно Ему. Было и со мною, что и я сильно кричал, просил и вопиял; но после увидел, что сему не так быть надлежало; натура обманчива» (Краевич).

При такой молитве исчезает все тленное, весь «внешний человек»; открывается — «внутренний человек» — бьет источник мистического познания в сердце. «Итак старайся быть собственным Бёмом: ибо каждый истинный брат должен быть таков. Без сего же будешь смотреть в чужие очки, и не будешь иметь живого света…» (Краевич)

Сосредоточие внутрь себя не было последним достижением мистического масонства. «Внутренний человек», выявляющийся в результате работы каменщиков над собою, мог уже вторично оказать существеннейшее влияние на всю внешнюю натуру. Человек есть малый мир («микрокосм»), в котором, как солнце в малой капле вод, отражается вся жизнь большого мира. «Человек, в рассуждении телесной его части, не токмо взят от единой сей земли; но купно и извлечение ее свойств и всех сил ее (экстракт) есть в нем», — учило «Пастырское послание».

Все «стихии» человеческой души соответствуют стихиям внешней натуры. «Вера, надежда и любовь, возлюбленные братья, — говорил, например, З.Я. Карнеев, — суть три начала, составляющие внутреннюю духовную жизнь человека так, как соль, меркурий и сера суть начала, составляющие вещественную жизнь всех физических существ». Благодаря такому соответствию мир и человек, временное и вечное, крепко связаны между собою. «Временность есть земля, — писал Кутузов Плещеевой, — человек — деятель, деяния — семена, а будущее — плоды. Я нахожу тесную связь между временностью и вечностью и думаю, что цепь Всецелого неразрывна».

Следствия из этой всеобщей неразрывной цепи Всецелого — огромны. Если человек микрокосм, это значит не только то, что его физические качества суть зачатки элементов вселенной; все духовные его качества — отражения тех же элементов; все это — символы, которые надо раскрыть.

И если обладать познанием основного символа, который все бы раскрывал в мире и человеке, — это значит получить необъятную власть над людьми и вселенной.

«Что происходит в микрокосме, то же самое творится и в макрокосме»[241]. Все сосредоточивая внутрь себя и познавая таким образом свою сущность, человек познает сущность всей натуры. Познавая же натуру, он познает и себя. Это две стороны одного процесса.

И если все внешнее нужно понимать, как иероглиф внутреннего, то ведь и обратно: внутреннее есть лишь символ внешнего, малый мир — символ большого; из познания внутреннего вытекает познание внешнего — от человека к Богу.

Отрешение от своей личности, сосредоточение внутрь — первая ступень; отсюда достигается вторая: человек исходит из себя и сливается с Божеством.

«Натуральное познание» основных стихий, движущих миром и человеком, дает алхимия. Здесь и скрыта тайна ее обаяния.

«О, мой друг! — с увлечением писал Кутузов Трубецкому. — Натура богата, сколь великие сокровища в ней, и как сему быть иначе? Творец ее всемогущ».

Большое количество алхимических книг, вышедших из новиковских типографий — тайной и обозначавшейся именем Лопухина, — показывает, что многие члены московского розенкрейцерского кружка проникнуты были теми же чувствами, что и Кутузов.

Шрёдер, однако, жаловался в Берлин Вёльнеру, что москвичи любят теософию и мистические книги, но от химии их воротит. Эти слова относятся, вероятно, к «пиетистической» группе московских розенкрейцеров: Лопухину, Краевичу, Репнину.

Но даже эти пиетисты, остерегаясь, быть может, начинать какие-нибудь практические работы по алхимии, вполне признавали важное значение ее в теории: недаром они были все надзирателями «теоретического градуса». С другой стороны, они были поклонниками «Пастырского послания», проповедь которого основана была на алхимическом познании мира и его развития.

Начала алхимической премудрости розенкрейцеров заключены были в особой «инструкции» для «теоретических братьев».

«Теоретический градус» представлял такой же «экстракт» алхимических книг, как «Пастырское послание» пиетических. Здесь мы встречаем ссылки на Рецеля, Сендивогия, Гермеса Трисмегиста. Вероятно, что составитель также широко пользовался и сочинением Веллинга.

Захар Карнеев из «Теоретического градуса» сделал для себя и своих братьев еще «экстракт» (подобно тому, как существовал «экстракт» и «Пастырского послания»): опустив вовсе обрядовую сторону инструкции, один из братьев орловских собраний переписал основные пункты учения «Теоретического градуса», которые читались и толковались на собраниях.