– Лейтенант, на первый раз хватит. Веди этого гада в камеру. Пусть идет отсюда. А мне с тобой поговорить надо. И очень серьезно!

После этих слов старшина, сидевший с невозмутимым видом в углу, безропотно встал, не дожидаясь команды Маленького. Охранник подошел к Павлу и больно стукнул его по шее:

– А ну, руки назад и пошел. На выход! Пошел!

Клюфт выдохнул с облегчением. Он ждал, что старшина начнет его дубасить и валять по полу. Но тюремщик лишь подтолкнул его в спину и вновь заорал:

– Ну что, шевелись!

Павел безропотно выполнял приказы. Когда дверь за ним захлопнулась, и он оказался в коридоре, Павел улыбнулся. Почему-то ему стало легко на душе. Он испытывал такое ощущение, будто только что сдал самый важный экзамен перед самым строгим преподавателем и теперь со спокойной душой может идти попить пива.

«Значит, и тут, в тюрьме, можно одерживать победы?! Значит, и в этих условиях человек может оставаться человеком? Превозмогая боль? А они, эти люди, так же беспомощны и могут бояться! Да, бояться беззащитного арестанта! Его воли! Не верь! Не бойся! Не проси! Как все просто! Прав был тот старик! Как все просто! Я не поверил этому Полякову! И что, он сам растерялся! Я не испугался его угроз, и что? Он даже побоялся меня избить! Я не просил пощады, и что? Они сами готовы были мне ее предложить! Они хотели мне предложить пощады! Как хотели! Но как предлагать пощады, если побежденный ее не желает? Странно? Нет! Это просто! Не верь, не бойся, не проси!» – Клюфт, мысленно рассуждая, шел по коридору.

Павел четко выбивал каблуками по каменному полу. Ему казалось, эхо отдается этими тюремными постулатами! Эхом! Раз, не верь! Два, не бойся! Три, не проси!

Он уже и не замечал, что охранник кое-как успевает за ним. Он буквально бежит по пятам, боясь крикнуть, чтобы Павел шел медленнее. И Павел не останавливается. Он не боится поднимать голову. Вот окно. И небо! Голубое небо в нем! И солнце! Вот оно слепит через мутное, давно не мытое зарешеченное стекло! Солнце светит в угрюмое помещение тюремного коридора. Павел ловит его лучи. Он даже чувствует его жар на своей одежде! Правда, это мимолетное тепло. Но все-таки тепло! Оно залетает и сюда, за эти мрачные стены! И здесь есть жизнь! Пусть и мучительная, но есть!

«Стоп! Стоп! Но как, же утверждение этого богослова! Он! Он опять приходил и сказал, он сказал, что: «Не верь, не бойся, не проси» – так совращать может дьявол! Сатана?! Сатана, выходит, так совращает, чтобы спасти? А значит, и сатана может быть хорошим в какой-то момент? Нет! Сатаны нет! Нет никого сатаны! Это миф! Обман! Зачем сатане, воплощению зла, спасать человека? Зачем?»

– Стоять, руки, лицом к стене! – завопил конвоир.

Павел, словно очнувшись, увидел, что они пришли. Железная дверь с номером сто тридцать. Камера, в которой он провел всего лишь ночь, вдруг показалась ему родным домом. Павел грустно улыбнулся.

– Ты, Андрон Кузьмич, я смотрю, боишься этого типа? Почему так нерешительно? Почему? Начало все скомкал! И в середине дал себя уводить от главной темы? А? Андрон Кузьмич, а я ведь за тебя ручался! И ручаюсь! Я ведь отстоял у начальства, чтобы ты попробовал это дело вести самостоятельно! – Поляков лениво ходил от стены к стене.

Майор попыхивал папиросой и, рассматривая носки своих сапог, мерил камерное помещение мелкими, но уверенными шагами. Он рассуждал вслух. Он даже не смотрел на вытянувшегося в струнку лейтенанта Маленького. Майор разглагольствовал и сам себе нравился. Казалось, он упивался своими словами, их значимостью. Ах, какой он мудрый и опытный! Ах, какой он строгий, но справедливый! Поляков походил в этот момент на барина, отчитывающего своего провинившегося кучера.

Лейтенант Андрон Кузьмич Маленький боялся дышать. Он прикусил губу. Пот заливал глаза, но Андрон не смел, смахнуть рукой соленые капли. Такое напряжение и волнение он испытывал, пожалуй, впервые. Сейчас, по сути, решалась его дальнейшая судьба и служебная карьера. Он, молодой и неопытный следователь НКВД, не оправдал доверия. А как он, Андрон Кузьмич Маленький, хотел этого! Как он готовился к этому экзамену! Как! Сколько стоило ему повести этот первый в своей трудовой карьере самостоятельный допрос! Первый! И впервые лично избить человека! Нет! Не просто избить!

Конечно, Андрон за свою жизнь не раз бил людям по роже. Не раз дубасил своих ровесников, дружков, да и незнакомых парней. Бурное детство заставило его это сделать. В десять лет Андрон остался сиротой. Его родителей убили бандиты. Отца, Кузьму Маленького, потомственного рабочего, революционера и коммуниста с пятнадцатилетним стажем, направили в деревню создавать колхозы. Послали его туда от партийной организации металлического завода города Твери, где он и работал. Мать Андрона – Ольга Сергеевна – поехала с мужем. Она была комсомолкой и хотела создать в деревне первичную ячейку, работать с сельской молодежью. Но в глухой деревушке Ярославской губернии под названием Листвяная не верили, ни в торжество коммунизма, ни в братство рабочих и крестьян. Эти люди хотели жить по-старому, сеять и пахать поодиночке. Работать на себя. Растить детей. Верить в Бога и ходить в церковь. И главное, не участвовать ни в какой коллективизации. Через три месяца его отца и мать ночью убили. Хату спалили. Пощадили лишь десятилетнего Андрона!

Андрон навсегда запомнил ту страшную ночь. Когда бородатые дядьки с винтовками и обрезами ворвались в дом, перевернули все вверх дном. Мама так кричала! Но это не был крик о помощи. Это был крик ненависти! Ольга Сергеевна ругалась на своих убийц самыми последними словами. Она плевалась и оскорбляла этих страшных мужиков отборными матами. А они стояли и, оцепенев, слушали, как проклинает их эта молодая и красивая комсомолка! Они стояли и смотрели на ее последнюю в жизни истерику. Лишь потом, словно устав от воплей и проклятий, один из мужиков подошел к матери и перерезал ей горло, словно овце на бойне. Мама повалилась на пол. Но, даже истекая и харкая кровью, она продолжала хрипеть проклятия в адрес своих мучителей. Это все видел и отец. Но он стоял, молча на коленях, и просил пощады. Он шептал что-то этим убийцам. Он молил их взглядом, не стесняясь своего сына! И тогда Андрон невзлюбил своего отца. Его – коммуниста, испугавшегося смерти! Его – коммуниста, все время говорившего о силе большевиков и об их мужестве, а на деле оказавшимся самым обычным трусом и хлюпиком. Он был противен даже убийцам матери! Один из мужиков плюнул в сторону отца и, махнув рукой, бросил своим товарищам:

– Оставим этого беса! Пусть живет и мучается!

Но другой мужик поднял обрез и выстрелил. Пуля попала отцу в лоб. Он рухнул как подкошенный. Убийца сдвинул картуз на бок и хмуро сказал:

– Такая мразь жить не должна. Пусть идет к себе в свое светлое будущее или сгорит в геенне огненной! Антихрист проклятый! Коммунистическая харя!

А вот Андрона эти угрюмые мужики не тронули. Они вывели его во двор и приказали бежать. И Андрон побежал. Он бежал до волостного центра почти три часа. Он бежал, изредка оглядываясь на кроваво-красное зарево, поднимавшееся над деревней. Это полыхал дом, в котором убили его родителей.