— Он учил летать меня. Техника воздушного боя мне давалась сразу, так что когда началась война, я был уже неплохим пилотом, как мне говорили, но кто пустит мальчишку в небо? Поэтому я устроился на военный аэродром в качестве чернорабочего. Что-то вроде «принеси, подай, иди на хрен, не мешай». За неделю до окончания войны на город, где мы жили, был налет авиации. Там находились части пехотной дивизии, артиллерия, в основном вот по ним и нанесли удар. Однако вылетевшие истребители атаковали их, и немцы скинули бомбы на город, не долетая до цели. Мои родители, младшая сестра погибли под этими бомбами. Они спустились в подвал, когда объявили воздушную тревогу, и погибли там. Бомба попала в дом, пробила крышу, пол второго этажа и разорвалась на первом, обрушив потолок подвала. Я почти неделю откапывал их, пока мы не достали тела. Врачи говорили, что они погибли мгновенно. Я месяц прожил рядом с развалинами, никак не мог поверить, что их уже нет. Там и нашел меня дядя Женя. Он воевал в бронетанковом полку, командиром автороты, пока не закончилась война. Неожиданно быстро закончилась. Он быстро настроил меня на нужный лад — нужно мстить. Поэтому мы стали вроде маков.

— Кем?

— Маки, макизары, французские партизаны. Хотя какие они партизаны? Плевок в сторону патруля — геройский поступок, а уж если мост поджечь, так диверсия на всю страну. Но мы были не такими, если уж диверсия, то так, чтобы… ух!

— Ясно, продолжайте.

— Эта тайная война продолжалась месяца три, пока нас не предали. Те кому, мы доверяли. Англичане, которые поставляли нам оружие, боеприпасы и снаряжение, сдали наш отряд. Я не знаю почему, так как не был допущен к подобным сведениям. Немцы практически полностью уничтожили отряд, но нескольким удалось уйти, в том числе и мне. Поездом я смог уехать в Польшу, где поселился у одной приятной вдовушки в Варшаве. А когда понял, что немцы концентрируют войска, то решил перебраться в СССР. И вот двадцатого июня я смог это сделать.

— Как именно?

— И смех, и грех, как говорится. К границе вообще подобраться было невозможно. Постоянные патрули, огромное количество войск. Я там почти неделю лазил, благо дядя Женя, бывший пластун, многому меня научил. И вот случайно я увидел на поле немецкий самолет «шторьх» и трех человек рядом. Пилота и двух механиков. Там еще мотоцикл стоял. А у меня кроме пистолета ничего не было. Судя по всему, «шторьх» сел на вынужденную, вот механики его и чинили, там капот был поднят. Ну а дальше понятно — подобрался я поближе и стал ждать, пока починят. Они закончили с ним, когда начало темнеть. Механики сразу уехали, а летчик стал устраиваться в кабине. Я сперва думал, лететь собрался, оказалось — спать. Там немецкая часть рядом была, поэтому я решил действовать тихо, подошел, разбудил летчика, оглушил его рукояткой, сел в самолет и взлетел. Взлететь-то я взлетел, но почти сразу мотор стал сбоить, что-то они там не доделали, так что через пятнадцать минут он у меня совсем заглох, пришлось планировать. Плюхнулся в болото. Чуть не утонул, пока выбирался. Выбрался, а где я, понять не могу, то ли на нашей территории, то ли еще у немцев, но утром меня разбудили…

Я рассказывал монотонным голосом, заново переживая все, что со мной случилось. Только сделал вставку насчет капитана Борюсика — откуда я его знаю. Мол, нашел летчика, у которого в планшете была фотография с именами на оборотной стороне.

Комиссар частенько задавал мне вопросы, пытаясь поймать на несоответствии — какой аэродром, где я учился, какие там заведения рядом.

— Откуда у тебя такие пилотажные способности к незнакомой технике? К тому же ЛаГГу или Пе-2?

— Это врожденные способности. Я командиру полка солгал, сказав, что умею летать на истребителе, но никак не думал, что он так труден в управлении. Думал, что он мне дастся быстро, но… — развел я руками.

— А сбитый «мессер» на взлете — это как?

— Чистая случайность. Успел ударить по гашеткам, когда они пролетали рядом. Просто хороший глазомер. Специалисты воздушного боя увидели бы, что со вторым первое время я не вел воздушный бой, а пытался справиться с машиной, уворачиваясь от атак. А вот когда я ее почувствовал, тогда да, я начал вести бой. Но все равно ЛаГГ — очень сложная машина, мне такие еще не встречались, очень трудно было приноровиться.

— Хм, возможно.

— Товарищ дивизионный комиссар, а можно мне начать жизнь с нового листа? Ну там, из глубинки, сын полка, воздушный самородок. Новая жизнь — она и есть новая жизнь. Не хочу к старой возвращаться.

— Это решаю не я. Продолжай службу, решение будет принято. Кстати, вот ты поешь песни, которые уже не только полк поет, но и вся дивизия. Их много. Откуда они? Особенно вот эта, последняя. «Я — ЛаГГ-истребитель».

— Я, товарищ дивизионный комиссар, с детства стихи для песен пишу. Как-то берутся они в голове. А эту я в санчасти написал.

Я действительно стал устраивать концерты, которые все больше становились востребованными. Летчикам после вылетов тоже хочется отдыхать, и я давал им такую возможность, исполняя тщательно подобранный репертуар. «Истребитель» спел вчера на вечернем концерте.

— Да, я видел черновик, там много что было зачеркнуто и переписано заново.

Поговорив еще около часу, в основном о месте, где я жил, меня выпустили на свежий воздух.

Глядя вслед отъезжающей машине, увозившей комиссара, я спросил у Никифорова:

— И что теперь будет?

— Скоро узнаем. Кстати, приказ отстранить тебя от полетов все еще действует. Так что продолжай отрабатывать наряды.

И действительно, эти три дня, что прошли с отъезда Макарова, были заняты изучением устава, шагистикой или отработкой нарядов, которые сыпались на меня как из рога изобилия. Ну по крайней мере и в этом была хорошая сторона: я научился чистить картошку и перезнакомился со всеми залетчиками в обоих полках.

Вызвали меня к особисту вечером десятого июля. Я как раз отвечал на вопросы начштаба, когда у него зазвонил телефон, и после короткого разговора Смолин сказал, положив трубку:

— Ну хорошо. Считай, что знание устава ты сдал, а теперь иди к Никифорову, он тебя ждет.

Четко отдав честь, я развернулся и, сделав три уставный шага строевым, вышел из землянки.

— Читай, — политрук кивнул мне на папку, одиноко лежащую у него на столе.

Взяв ее, я присел на стул у окна и развязал тесемки. И облегченно вздохнул при первых же словах.

«Они поверили мне. Черт возьми, они мне поверили!» — именно так я думал, глядя на свою новую биографию в личном деле.

Первым мне на глаза попался приказ номер восемнадцать:

«27 июня 1941 г. г. Минск

п. 1

В соответствии с „Положением о порядке прохождения военной службы в РККА“ призвать на военную службу прибывшего в добровольном порядке гр. СУВОРОВА Вячеслава Александровича 1923 г. р., урож. русского, образования среднего, присвоить воинское звание „КРАСНОАРМЕЕЦ“.