— Помер ваш фигурант, — печально кивнул он коллегам.

Те уже выбрались из машины, и сейчас один курил, а другой сидел на лавочке под чахлым деревцем и поигрывал форменной фуражкой.

— О, нормас! — воскликнул тот, что курил. — Теперь начнется, мать их. Был пострадавшим, превратился в труп. Вот засада, а!

— Слушайте, ребята, а где жил этот Саврасых?

— Да на Совхозной он жил, но что с того? Там допрашивать некого, одни старухи и алкаши. Улицу расселят скоро, этот дом последний остался. Все, капитан, нам пора. — Коллеги двинулись к машине. — Не доложим начальству сами — по шее получим, что скитались неизвестно где. Мы в отдел. Ты с нами или как?

— Я на Совхозную, попробую разговорить народ. — Денис выбросил руку, остановил первую же машину. Напоследок попросил: — Если будет что новое, сообщите, не сочтите за труд. Уж очень нехороший след оставляет его пасынок.

— Не вопрос. Найдется — сдадим под белы рученьки. Нам здесь он не нужен, своих навалом.

Разъехались.

На Совхозной Денис был через пятнадцать минут. Пока ехал, узнал от болтливого таксиста все об улице и о жильцах.

Контингент неблагополучный. Старые жильцы, те, что более-менее адекватные, кто помер, кто собирается. А из новых все такие, как мужик, которого пырнули ножом несколько дней назад. Нигде не работают, пьют, за квартиры не платят.

— Их расселять собирались в благоустроенное жилье, — возмущался таксист. — А кого расселять? Алкаш на алкаше, уголовник на уголовнике. Кто обрадуется таким соседям? Да взять хоть этого, которого пырнули. Форменный же упырь.

— Вы его хорошо знали? — не унимался Рыжков.

— Да чего там знать! Уроды там одни, и этот такой же. Все, гражданин, дальше не повезу. Дороги там нет. Пешком метров сто пройдешься.

Взял на пятьдесят рублей меньше, чем договаривались, и укатил.

Денис огляделся. Таких трущоб он, честно, никогда не видел, разве что в каких-нибудь репортажах. Два ряда старых полуразрушенных домов. Он насчитал десять с одной стороны и двенадцать с другой, пока пробирался к единственному заселенному дому. Остальные смотрели пустыми провалами окон. Ободранные обои на стенах, облупившаяся краска, двери на одной петле. Между домами и вдоль щербатого тротуара заросли глухой крапивы. Трусившие за ним следом бездомные кошки жалобно мяукали, но угостить их было нечем. Потревоженные чахлые куры заполошно метались вдоль дороги.

Тот единственный дом, где остались люди, стоял метрах в двадцати. Пыльные окна с занавесками, брошенный старый мопед у дощатого стола во дворе. На веревках, натянутых между тополей, сушилось белье. Здесь была жизнь.

Денис подошел к скамейке перед единственным подъездом, поздоровался.

Три пожилых соседки ответили недружно. Одна, та, что шелушила высохшую фасоль и сбрасывала шелуху прямо под ноги, на него едва взглянула. Другая листала яркий журнал, нацепив на переносицу сразу две пары очков. На Дениса глянула внимательно, но тут же снова уткнулась в журнал. Третьей было не до него — она щурилась и пыталась что-то найти в маленьком телефоне-раскладушке. У нее ничего не выходило, и в отчаянии она то и дело вскрикивала:

— Да что же это такое? Да как же так?

— Может, я смогу вам помочь? — Он наклонился к даме с телефоном.

— Хочу узнать, сколько денег осталось, и ничего не выходит, — пожаловалась она. — Попробуй, что ли.

Денис очистил память сообщений, их там оказалось сто четырнадцать. Быстро отослал запрос, получил ответ. Вернул телефон со словами:

— Вот, у вас четырнадцать рублей на счете.

— Ой, мало, — переполошилась та. — Подохну, так никто и сообщит родне. Эти разве за свой счет позвонят!

Она недобро покосилась на соседок, но те никак не отреагировали. Одна продолжала сеять фасолевую шелуху, другая внимательно разглядывала журнальный разворот.

— Помирать вам рано. Но если все так плохо, могу бросить рублей сто со своего счета, — нашелся Денис.

— А давай, — обрадовалась она. — Только не сто, а двести, идет?

— Идет. Только тогда вы уж мне тоже помогите, хорошо?

— Это чем же? — Лицо пожилой дамы омрачилось. — Чем я могу помочь, старая развалина?

— А ты думала, он тебе за твои прекрасные глаза, побитые катарактой, двести рублей выложит? — Соседка прыснула слюной прямо в разворот журнала. — Все денег стоит, Вера Васильевна. И нужна ему, надо полагать…

Она сняла сначала одни очки, потом вторые. Разложила их, свернув дужки, по карманам ветхого штапельного халата. Захлопнула журнал, скатала его трубочкой, сунула под мышку. Наконец выдала:

— Информация ему нужна. Из полиции он, Вера. У него на физиономии написано, что он оттуда.

— Снова ты пальцем в небо, — фыркнула Вера Васильевна. — Тот, давешний, тоже информации хотел, только он никак не из полиции.

— И у того на лице все было написано, — не сдавалась соседка Веры Васильевны. — Тихий, скромный, даже странный.

— Доктор он, бабы. Видела я его в больнице лет семь назад, когда грыжу вырезала. Хирург он. — Третья вдруг бросила шелушить фасоль и уставилась на Дениса злыми карими глазами. — Чего тебе надо, а? Что вы все ходите и ходите друг за другом?

— Приятель у меня пропал. — Денис решил соврать. — Тот самый доктор, Игорь Новиков. Теперь вот ищу его, боюсь, как бы не было беды.

— А чего это с ним беда должна случиться? Пришел, спросил и ушел восвояси.

— Беда уже случилась, — прищелкнула языком Вера Васильевна. — Саврасых-то порезали. А больше здесь беды творить некому. Мы-то кому нужны? Гаврила, да, он жизнь вел неправильную. Как ты его, Галя, называла все время?

— Конфликтным человеком, — важно отозвалась та, что с журналом. — За что и поплатился.

— С кем конкретно он конфликтовал? — Денис присел на спил старого дерева напротив скамейки.

— Вот чего не знаем, того не знаем. Он просто не мог спокойно жить в этом… — Галина вдруг смутилась: запамятовала нужное слово. Нырнула в журнал, со второй попытки выговорила: — В социуме не мог жить, вот. За что и поплатился.

— Ой, до чего же ты важничать любишь, Галка. Поймает слово в журнале и давай его мусолить. Нужно, не нужно, а лепит везде.

Женщина с фасолью неожиданно встала, стряхнула с подола шелуху, отодвинула ногой тазик с блестящей фасолью подальше от скамейки.

— Не мог жить он в этом твоем, не мог — заворчала она. — Много кто в нем не может жить. Только не режут никого. А его порезали.

— Он вел неправильный образ жизни, — процедила Галя со злостью. — Пил, дебоширил. Пил с сомнительными личностями. Если бы его не порезали, сам отравился бы какой-нибудь дрянью.

— У него еще все впереди, — рассеянно заметила Вера Васильевна. Она снова принялась тыкать пальцами в кнопки телефона-раскладушки. — Вот подлечится, вернется и обопьется.