гласит, что каждая душа обязана покидать ее. Никому не избежать этой участи, правда? А если бы кто-то и мог? Возможно, это было бы даже страшнее, чем уход. Стазис, стояние на месте. Словно в вакууме. Все должно стремиться дальше, развиваться. Таков уклад жизни и закон Вселенной. Но знаете, — Ламия потерла подбородок, отрешенно глядя в сторону, — меня не очень интересует, что там, по ту сторону гибели. Великий «дальнейший путь», о котором слагают легенды Тьма и Свет. Занимает другое: каждый обеспокоен лишь тем, куда его душа попадет после смерти оболочки, но никто не хочет знать, откуда та попала в наш мир. Это ли не загадка, достойная настолько же подробного разбора? Почему прошлое считается менее важным, чем будущее? Без одного нет другого, и, чтобы понять природу настоящего, понять это великое «здесь и сейчас», мы обязаны знать одинаково много про все стороны сущего. Я хочу знать. А вы? — Ламия улыбнулась. — Прошлое и будущее — равные бесконечности, между ними — лишь мгновение. Потому они не такие разные и не так уж далеки друг от друга. И, естественно, оба имеют право на существование и уважение. Мне бы хотелось понять, для чего я существую, кто или что создало меня. Зачем взяло именно эти атомы со всей бесконечности и сложило их именно в такую вариацию. Я искренне верю, что все мы здесь ради какой-то цели — возможно, она слишком масштабна и невообразима для наших умов, но… Вселенная ведь на всех имеет свои планы, не так ли? Для чего-то мы были рождены, для чего-то и умрем. Причина есть всему. И я надеюсь, что причина, по которой я скончаюсь, будет достойной. Возможно, только это и окупит все пережитое. В любом случае, не делайте из моей смерти трагедию. Лучше попытайтесь почерпнуть из этого немного лишнего опыта. И никогда не переставайте его набирать. Все остальное попросту не имеет значения. Удачи вам.

Вот и все. Это и было тем немногим, что она оставила нам. И никаких ответов. Я был бы искренне рад, если бы Ламия поведала, почему ее убили, как это вообще произошло и ради чего.

Всю память о ней я надежно сохранил в подаренный Антаресом мемориум, боясь упустить хоть что-то. Нельзя забывать. Ничего и никогда. На самом деле «жертвование» памяти мемориуму уже стало для меня ежедневным обрядом. Только пока воспоминания были яркими и свежими, они имели какой-то смысл. Возможно, я боялся, что однажды моя душа вновь расколется, как было при Антаресе, и половина воспоминаний просто испарится, обратив меня в новую личность. В прошлый раз это спасло меня от участи быть той еще сволочью, но терять себя еще раз я не хотел.

Потому был обязан сохранять себя, даже ослабляя силу воспоминаний — а значит, и собственный эфир, — отдавая половину их мощи мемориуму. Да и, в конце концов, не слишком много сил я терял.

Я молча наблюдал за очередной склокой Коула и Паскаля, которая с каждым разом становилась горячее. Все были на взводе.

— Что мы можем предпринять?

— Сначала дождемся отчета из Лазарета.

— К черту твой Лазарет! Это был один из нас? Или проникновение?

— Один из нас? Ты настолько не доверяешь своим же товарищам, Паскаль?

— Мое доверие основывается на железных фактах. Пока их нет, я готов подозревать каждого.

Они так ничего и не нашли. Совершенно. Кто-то вычистил все эфиры со складов, забрал их из зеркал. Мы понятия не имели, кто убил Ламию.

Когда ее забрали, я еще некоторое время сидел там, слушал, как взволнованно разговаривали остальные. Возились пчелиным роем. Под толстым слоем мерзкого тлена и холода. Мы не могли поверить в случившееся. Никто из нас. Убийство внутри Соларума — случай из ряда вон. Соларум — наша крепость. Наша защита.

Впервые никто не чувствовал себя здесь в безопасности.

Новая аннигиляция задерживалась, и мы были наготове — Вавилон внимательно отслеживал описанные Рамоной признаки появления Грея. Но теперь все это казалось таким неважным. Даже если бы он заявился в Берлин, Рим, Москву, Рио — плевать. Ламию бы не удалось вернуть.

И документы тоже.

Мы все обыскали, а я продолжал рыскать в самых затаенных уголках. У Ламии было так много рабочих мест и так мало порядка. Но я верил, что нечто столь важное она бы не закинула в самую дальнюю стопку бумаг.

Все, что у нас осталось, — те несколько абзацев, которые она успела мне передать.

— Это называется эфирным стеклом, — сказал мне Стефан, когда мы сидели на скамье перед Лазаретом. Он подал мне небольшой темно-фиолетовый нож со светлыми прожилками, похожий на стекло с грубыми мутными сколами. Неровные острые края, но гладкая рукоять. — Этот я нашел под стеллажом. Второй стащили.

— Эфирное стекло… Что оно делает?

— Понятия не имею, очередная заоблачная штука. Знаю только, что давным-давно два ножа нашли в месте, где погибла звезда. Тело испарилось, а вещи остались.

Я устало кивнул и убрал нож, решив разузнать о его природе как-нибудь потом.

— Тисус никого не видел в Манипуляционной, — отметил Стеф.

— И в ее комнате ничего. Совсем, — сказал я, ссутулившись. На спину будто давил десяток булыжников. — Кто бы это ни был, он забрал и документы.

— А Дан? Он же переводил вместе с ней. У него должна быть копия.

— Я его все эти дни не видел.

Стефан тихо выругался.

— Он всегда так себя ведет, когда кто-то умирает. Замыкается. И лучше его вообще в такие моменты не трогать, поверь, сам переживет — это единственно верный способ. Но сейчас нет времени на страдания. Нужно его растрясти.

Я кивнул. По правде сказать, у меня имелись мысли, где его искать.

У Дана была одна привычка. Странная и пугающая до чертиков. Однажды застав его за таким после провальной охоты, я серьезно испугался за друга. Но если это ему помогало, то… почему бы и нет?

Снаружи оказалось непривычно ветрено, но озеро позади Соларума почти не покрывалось рябью. До гибели Ламии в голове было так много мыслей и беспокойств, что она разрывалась. А теперь совсем ничего не осталось, лишь пыль на дне высохшего океана. Я мог только ждать. Ждать, когда Грей вновь себя покажет, когда Ранорий пошлет сигнал, когда Сириус осознает происходящее и расскажет нам, что, черт побери, происходит. Ждать, когда кто-то спустится с небес и объяснит, как спасти умирающую Сару.

И я ждал.

И смотрел перед собой. На самый край обрыва, позади рядов каменных стел, подсвеченных изнутри. Возле обрыва стоял Дан. Как всегда, аккуратный, в начищенной обуви, брюках