— Сколько у нас осталось времени?

Ада сначала посмотрела на меня, а затем перевела взгляд на Сару. Желудок резко свернулся комом от ее вида. Кожа больной посерела, проступили синюшные вены. Она казалась такой хрупкой, прямо как фарфор. Никогда не думал, что увижу ее в подобном состоянии.

— Немного, — честно ответила Аданная.

— Что… мы хоть что-то можем сделать? — спросил я, сглатывая комок в горле.

Из приоткрытого окна надувало морским бризом, и чайки кружились под закатным небом. Ада, сложив руки на груди, встала возле него.

— Своими силами и за столь малое время? Вряд ли хоть что-то. Мы можем лишь оттягивать, но итог будет один.

— Значит, нужен эквилибрум. Который сможет все решить.

— И где же взять нужного? Того, кто разбирается в душах и иных видах реальности. От нас уже отказались все, присланные Сириусом.

— Не знаю! — вспыхнул я. — Из-под земли достану, но найду!

Я крепко сжал кулаки, лишь бы не дать им разгореться. Ада вздохнула, утомленно устраиваясь в кресле:

— Тогда тебе лучше поторопиться. Ты можешь и должен бороться, это правильно. И в этом сама жизнь. Но помни о девятом законе Вселенной. Все, что она запланировала для нас, сбудется, и тебе не обмануть ее, как ни старайся. Наши судьбы прописаны среди звезд. И если нам суждено раствориться в забвении, то так и будет.

— Нет. — Я яростно затряс головой. — Я не согласен.

— Тогда старайся. Найди выход.

Я в последний раз бросил взгляд на Сару и уже на выходе услышал тихие слова Ады:

— Так или иначе, все мы растворимся в нем. В забвении. Это то, чего страшится Волк. Никому этого не избежать.

Я должен был что-то сделать. И быстро. Пока не стало слишком поздно.

— Черт, — выругался я, стискивая челюсти.

Огонь метался в груди, прямо как при Антаресе. Только теперь я контролировал его намного хуже и боялся, что от любой сильной эмоции он выплеснется наружу.

Нам нужна была помощь.

Абсолютно любая.

Плевать, чего это будет стоить, — я должен был вытащить Сару как можно скорее.

С этими мыслями я ввалился в комнату и, пошарив по дубовым ящикам, нашел спрятанное там стальное перо. В свое время оно спасло наши шкуры, вызвало Бетельгейзе и Поллукса; должно было помочь и в этот раз. Зарядов хватит еще на несколько призывов.

Но уже в коридоре я замешкался. Сомнения цвели и крепли, мне казалось абсолютно неправильным идти в одиночку. Все могло обернуться чистым самоубийством.

Сначала я хотел взять с собой Дана, но тот запропастился куда-то, что на самом деле за ним наблюдалось часто — он не любил сидеть в комнате без дела. Фри звать сомнительно — она вряд ли одобрила бы подобное. Так что недолго думая я добежал до комнаты Стефа, которому всегда было плевать на моральную сторону происходящего. Но когда я постучал, то и тут не услышал ответа. Хотя он вполне мог быть внутри и просто притворялся, что его нет, как и обычно.

Дверь была не заперта, потому я толкнул ее и тут же оказался в привычном беспорядке. Но даже не это привлекло мое внимание, а растянувшийся на полу Стефан, который, похоже, только-только приходил в себя. Первое, что бросилось в глаза, — кровь на виске и углу комода. Протектор со стоном зажмурился и стал тереть ушибленное место.

— Ты серьезно тут помер? — поразился я.

— Могу себе позволить, — огрызнулся Стеф, с кряхтением садясь. Послышалось обыденное грязное ругательство. — Притворимся, что ты этого не видел.

Он отрыл под кроватью стеклянную бутылку, на дне которой еще что-то болталось.

— Так, на этом я и навернулся, — проворчал он. — Как раз искал. А ты зачем приперся?

— Помощь нужна. Сейчас.

Стеф зубами выдрал пробку из бутылки и выплюнул ее куда-то в сторону балкона.

— Я занят, — пренебрежительно ответил он, делая глоток.

— Чем? Страдаешь херней?

— Это культурное наследие моего народа.

Я заметил разводы синей краски на его руках и со вздохом огляделся.

Пахло табаком и ацетоном. Стефан никогда не умел поддерживать порядок: кровать не заправлена, пепельница переполнена, а стол, казалось, не разгребался с начала века. Пол, как всегда, напоминал минное поле, за исключением одного угла: там, как мне думалось, Стефан и рисовал. Его неожиданное хобби, сохранившееся еще с земной жизни. В том месте протектор соорудил себе подобие гнезда: вокруг прибранного пространства были разложены краски, кисти, палитры, тряпки и прочие творческие штуки. Неподалеку находился грязный мольберт. В проеме между комодом и шкафом сложены холсты. Ума не приложу, куда они потом девались. На одной из стен висели листы с рисунками, в основном архитектурой или же образами, что Стефан видел в мире Света и Тьмы.

В общем, либо сюда не запускались ассисты для чистки, либо Стеф умудрялся загадить все в кратчайшие сроки между их визитами.

— Мне некогда тебя уламывать, — ожесточился я. — Нужна твоя поддержка.

— С какой радости я вообще должен тебе в чем-то помогать?

— Потому что мы друзья?

— Сильное заявление.

Стефан задержал на мне недовольный взгляд, точно я убил весь его вечер, но вышел следом, попутно закуривая и оттирая кровь с виска.

— Так, ну и что там случилось такого важного?

— Сара.

Он тут же переменился в лице. И за это я оказался ему благодарен. Стефу было до нее дело. Про мои сны о Саре ему было известно и про их ухудшения тоже. До самого первого этажа я рассказывал ему последние новости, как мы с Ламией пытались найти хоть какой-то способ помочь протекторше. И вместе с тем сама Сара угасала. И вот теперь мы оказались близки к разгадке — осталось совсем немного, но помощи было неоткуда ждать. Я старался не думать о том, чем все могло обернуться в случае промедления.

— Ты чувствуешь себя виноватым за то, что с ней происходит.

— Да. — От этого признания на душе моментально полегчало, будто мне дали вдохнуть свежего воздуха. — Она меня спасла. А я так и не успел ей ничем отплатить.

Стефан понимающе кивнул:

— Я помню, какой она была до того, как смерть наставника ее сломала. Сделала сухарем.

— Она вовсе не такая. Сара все еще та же, как и прежде. Но глубоко внутри.

— Тебе виднее, звезданутый, ты у нас по душам шаришься.

— Нет, это не метафора. Она сама себя ограничила и отняла все эмоции.

— Зачем? — удивился он.

— Спросим у Сары, когда вернем.

Только когда мы вошли под защиту широких, мерцающих синевой крон, я спросил:

— А ты видишь там что-нибудь, когда умираешь?

Перед тем как ответить, Стефан выудил