«лихоимца» оправдал. Я понял тогда, что значит в советском суде «равенство перед законом». Само собой разумеется, что начальник УГРО был членом партии, а остальные обвиняемые беспартийными. У советских судей нет ни совести, ни чести, и даже публичность разбора дела не останавливает их перед такими «логическими неувязками».

По другим делам о «ямах» обвиняемые вели себя пассивно, и создавалось впечатление, что они даже признают себя виновными, настолько народная душа была уже измучена, а ум одурманен. Обычно прятали 5 пудов, иногда 10, и лишь в одном случае мне было известно об укрытии 25 пудов зерна, так как в действительности ни у кого не было никаких «излишков». Кончались обычно эти дела пятью годами ссылки, т. е. разрушением крестьянского хозяйства. И осиротелая семья оставалась в это тяжкое время без всякой опоры.

Но вот на скамье обвиняемых сидит бедно одетая женщина, в ситцевой кофте и такой же юбке. Ей 35 лет. Муж ее умер три года назад. У нее девочка 12 лет и мальчик 14 лет. Она уже четвертый год воспитывает их одна. У нее нашли под стогом соломы во дворе сундук, а в сундуке 7 пудов кукурузы. Эта женщина славилась в станице варкой меда из сахарного тростника, так называемого «сорго», который сеяла обычно полдесятины. Всей семьей, т. е. с двумя детьми, они давили из него сок на вальцах и вываривали затем в степи в железных корытах. Кроме того, они собирали в лесу дикие яблоки – кислицу – и варили из них в этом сорговом меду варенье. С черными, липкими от сладкого сока руками, лицом и одеждой они работали в этот горячий сезон всю неделю в степи и приезжали домой только по субботам. Еще эта женщина сеяла одну десятину кукурузы, так как большего она не могла прополоть и убрать с детьми. Всей семьей они часто бывали у меня по воскресеньям, так как мой сын дружил с ними и целыми неделями пропадал в степи, помогая им в работе.

Она была казачка, кубанская красавица, настоящая хлеборобка. У нее было прозвище «карусельщица», так как в молодости она любила кружиться на карусели. Когда суд задал ей вопрос, признает ли она себя виновной, она быстро сделала несколько шагов к судейскому столу, положила на него ладонь и отчетливо, громко, так что слышал каждый человек, сказала:

– Как вы смеете судить нас, крестьян?! Кто вы такие? Захватчики власти, насильники.

Часовые бросились к ней и оттащили ее за руки на место. Я понял, что душа ее не выдержала, и увидел вместе с тем, что вся моя система защиты по ее делу рухнула.

– Вы, коммунисты, – звери, а не люди, – продолжала она, – не вы, а мы должны судить вас.

Волнение ее дошло до крайнего предела. Вдруг она остановилась и смолкла. Часовые выпустили ее из рук. Она стала жадно хватать открытым ртом и вытянутыми вперед руками воздух и вдруг рухнула на пол лицом. Народ загудел и зашумел. Из толпы протиснулись двое маленьких тружеников и упали на колени возле своей матери. Они хлопотливо и бережно повернули ее лицом вверх, ласкали и целовали ее, но она была уже мертвая. Смерть не исказила ее прекрасного лица, лишь струйка крови пробежала изо рта на ее щеку, шею и затем на пол.

– Посмотрите, у мамы кровь, – сказал испуганно, обращаясь ко мне, мальчуган…

Ночью я услыхал, что кто-то скребется в мою дверь и стонет. Это оказались дети: они боялись оставаться с покойницей в темной хате. Я не потерял и в дальнейшем с ними связи. Мальчуган уехал в Москву, где мне удалось устроить его у добрых людей. Он учился, затем окончил школу летчиков. Когда началась война, он сказал: «Ну, теперь я смогу рассчитаться. Я никогда не забывал и не забуду крови, которая капала на пол в суде». Он при первой возможности поднял оружие против Красной армии, защитницы советского режима, и надел серо-зеленую немецкую форму.

Глава 18. Кубань гибнет

Время шло, развал и разруха в деревне все увеличивались; в связи с этим еще больше обесценивался рубль, и без того уже обесцененный. Крестьяне стали разбазаривать свое имущество, резать скот, так как все равно рано или поздно он был бы у них забран в колхоз.

Убой скота разрешается только на бойне, с обязательной сдачей кожи в «заготкож» по казенной «твердой» цене, т. е. за бесценок и с «отовариванием» двумя или тремя парами подошв, в то время как кожа дает 50 или 60 пар и, кроме того, стельки. Кожи разделяются на категории в зависимости от веса и количества дыр от оводов, механических повреждений и прорезов – все согласно «инструкции» по «заготкож». На этой почве идет бессовестный обман сдатчиков в денежной и натуральной форме. Таким образом, с одной стороны грабит государство, а с другой – приемщик.

Сдача кож со свиней также обязательна. В одном законе и инструкции к нему я прочел, что продажа сала и окороков с кожей приносит такой убыток рабочим и крестьянам, что на эти деньги можно было бы построить 45 000 тракторов ежегодно, вспахать четыре с половиной миллиона гектаров земли и получить пятьсот миллионов пудов хлеба. Вот какая разумная основа подводится под кожевенный грабеж. Стали также облагать яичным налогом не кур, а землю. Такой налог ввели для того, чтобы крестьянин стал волей-неволей разводить кур. Или брали с крестьян обязательство отдать от своей коровы 45 килограммов мяса. Кажется, дико. Нет, разумно. Расчет был на то, что крестьянин пожалеет отрезать ногу от коровы и будет выращивать телят или кроликов и сдавать их государству.

Бойни стали отказывать в убое скота без разрешения сельсовета, а последний просто перестал их давать. Тогда животные стали «случайно» ломать себе ноги или преждевременно рожать, что и давало владельцу право на убой скотины. Кроме того, начался массовый тайный убой скота и свиней в степи, в оврагах и зарослях, и тайная выделка кож. В связи с этим прокатилась волна обысков и судов с изъятием мяса и кожи и осуждением на 5 лет с конфискацией всего имущества по ст. 107 УК, как за спекуляцию.

Статья эта к описываемым событиям не имеет никакого отношения, тем более что, по разъяснению Верховного Суда, для состава преступления требуется установление того факта, что это дело было профессией обвиняемого или источником его существования. Но у советского правосудия всегда под рукой ст. 16 УК, дающая право применения закона «по аналогии», а разъяснение Верховного Суда «не гласит», когда проводится какая-нибудь кампания.

Еще до первой высылки началось массовое бегство из деревни. А когда надвинулись уже тучи, крестьяне бросали