– Бывает! – настаивал я. – Ты просто не знаешь. Какая ты клофелинщица, господи? Ты ангел! Мой ангел, и все!

Потом мы поймали такси и поехали ко мне. Войдя в мою комнату она, кажется, не очень удивилась. Помогла мне раздеться, сделала крепкого чаю и, не раздеваясь, улеглась на кровать.

А я, уже протрезвевший, сидел напротив нее и любовался ею. Я думал о том, что скоро наступит утро, и вся эта мерзость – моя убогая комната и я сам – предстанет перед ней в своей «сказочной красе».

А потом и меня сморило.

Утром, когда я открыл глаза, Алисы в комнате не было. Она ушла. Я лег на кровать, на подушку, где еще оставался ее запах, и заплакал.

Весь день я провалялся – спал, не спал, страдал и мучился от похмелья.

Наступили сумерки, и я снова уснул. Разбудил меня дверной звонок. На пороге стояла моя рыжая, держа в руках какой-то пакет.

Она кивнула и, ничего не объясняя, прошла в комнату. И тут же деловито стала вытаскивать из пакета еду.

– Алаверды! – коротко бросила она. – Я же поняла, что ты после вчерашнего пустой. Даже пожрать тебе не на что. Вот и приперла тебе. Давай садись! Что смотришь? Ужинать будем!

Я смотрел на нее во все глаза, все еще не веря своему счастью. Она усмехнулась:

– Ответный жест, понял? Вчера ты меня, сегодня я тебя! Ну что стоишь, как фонарный столб? Отомри! Давай тарелки, алё!

Мы ели руками холодные котлеты.

– Со столовки уперла! – смеялась она. – Дерьмо редкостное, да? А ты ешь! Ничего, после пьянки важно поесть, а что – какая разница? Вот ведь жизнь! Вчера – осетрина с черной икрой, а сегодня – холодные столовские котлеты.

После нашего сказочного, по ее же определению, ужина мы сели напротив друг друга.

– Ну! – улыбнулась она. – А теперь познакомимся!

Она рассказывала, что мечтает стать актрисой, верит в свои способности, подавала в театральный, но не поступила:

– Кто без блата пройдет? Нет, ты мне скажи!

Было видно, что это до сих пор не дает ей покоя.

Потом устроилась в театральный буфет, чтобы быть ближе к театру, к актерам. Нет, не тот, что для зрителей, ты о чем? В тот не устроишься – золотое дно! Артистов мы кормим щами, гречкой и котлетами. Это для зрителя копченая колбаса и балык. Все считано, все по граммам. Буфетчицы страшно воруют, если б ты знал! Тырят за милую душу. Здесь не домажут, там потоньше нарежут. Одно воровство! Знаешь, сколько, допустим, положено икры на бутерброд? Нет, не знаешь? Так вот – двадцать граммов! А кто ее завешивает? Правильно, никто! А они кладут пятнадцать. Что такое пять граммов? Ничего. Это с одного бутерброда. А если с двадцати? Вот и прикинь! А бутербродик тот идет по рупь тридцать. Та же фигня с колбасой и с рыбой. Асы, ты мне поверь! А для артистиков наших котлетки, кашки и макароны. Яички под майонезом, бутерброды со шпротами, суп с вермишелью. Приходят, болезные, после репетиций и закладывают все это за милую душу. Ну и я, сам понимаешь, тоже тырю потихоньку. Правда, без наглости. Так, пару котлет для мамы и суп в пол-литровую банку. Я ж в общепите, ха-ха! Здесь воровство не грех, а стиль жизни. Иначе здесь не бывает, поверь. А что до проверок, до ОБХСС, то здесь все схвачено и за все уплачено. Во-первых, нас заранее предупреждают. А во-вторых, те тоже хотят жрать, а как же? Ну и в сумочку им икорку, колбаску и рыбку!

Я молчал и кивал. И еще – я не верил, что она сидит напротив меня. Жует эту дурацкую котлету, хрустит соленым огурцом и рассказывает мне про свою жизнь.

Мне было наплевать на ее речь и обороты, на эти дурацкие рассказы про буфетное воровство, про эти «икорки, колбаски и рыбки». Мне было на все наплевать! Мне нужно было одно – видеть и слышать ее. И знать, что она не уйдет.

Теперь она подробно рассказала про свою семью. Мама болеет, и давно, на первой группе. Отец ушел в другую семью. А брат – наркоман. Это она сказала в конце, и видно было, что далось ей это признание с трудом.

Я гладил ее по руке, жалея и мучаясь от того, что не могу помочь.

Но я был счастлив. Мне казалось, что вот с этой минуты, узнав друг друга и поделившись сокровенным, мы стали почти родными людьми.

Как я ошибался, наивно думая, что она со мной откровенна. Нет, она и не собиралась выворачивать душу ни сейчас, ни потом. Просто ей было так удобно в тот вечер.

– Слушай, а можно я у тебя поживу? Брат мой, короче, в очередной раз съехал с катушек. Ну, в смысле… Ты понял. И с матерью поругались. Мы с ней вообще как кошка с собакой. Жалеет она этого придурка, а он ее лупит. Я предлагаю написать на него в ментовку, пусть его снова закроют. А она: «Даже не думай! Попробуешь – пожалеешь!»

Я перебил Алису:

– Да конечно! Я буду счастлив помочь тебе! – Я задыхался от счастья. – Оставайся на сколько угодно! Только мне стыдно за эту халупу. За своих соседей. Вообще за все. И зарплата у меня через две недели. Точнее, аванс.

Она махнула рукой.

– Да плевать. Да ты не волнуйся, прокормимся! Ты же знаешь, я при продуктах! Ты только раскладушку купи. Если можно.

Покупать раскладушку было не на что. Жить было не на что. Ждать, пока она снова принесет стыренные из буфета котлеты? Нет, бред. Надо было срочно что-то придумать.

И я поехал к матери. Открыл дверь своим ключом – я всегда боялся, что она поменяет замки. Но нет. Спасибо на этом. Матери в квартире, слава богу, не было. Я выдохнул. Потом вытащил с антресолей раскладушку, старое одеяло, подушку и пару постельного белья. Прошелся по квартире. Дрогнуло сердце – я любил эту старую квартиру, где жили бабка с дедом, мой беспутный отец и я – ребенок, мальчишка.

Как ловко мать выпихнула нас с отцом отсюда, из нашей же жизни! Выпихнула в никуда – ей было на нас наплевать. Но нет, это несправедливо. Если бы у меня была эта квартира, а не крысиный вонючий угол придурошной Дуси, я бы привел сюда Алису. И был бы с ней счастлив.

Выходит, что надо начинать тяжбу с матерью. Время пришло. Ну что ж, не я виноват, что так получилось.

Значит, будет война.

И война началась. Мать высокомерно прищурилась:

– Половину квартиры? А не подавишься? Что, приведешь какую-нибудь девку-лимитчицу и пропишешь ее? Так, я права? Нет, мой дорогой. Один раз ты уже женился. Спасибо, эта самая Нина оказалась приличным человеком и ни на что не претендовала. А твоя новая подружка? Небось подобрал на помойке? А где тебе еще найти, кому ты нужен? Ничего из тебя не получилось и уже не получится! Потому что ты сын своего отца. Весь в него – пустой, ленивый, ко всему равнодушный. Ты не хочешь работать. Не стал жить с женой. С приличной, заметь, женщиной. Бросил больную дочь, чтобы жить в свое удовольствие. И для тебя не существует ничего, кроме твоих прихотей. Я ничего тебе не отдам, ты меня понял? И лучше эту тему закрой! А нет – иди в суд. Судись с родной матерью. Впрочем, я не удивлена. Это было вполне предсказуемым.