– Ладно, Макс! Все, проехали. Ты, наверное, прав: в загс нам торопиться не стоит.

Я понял, что выиграл с помощью легкого шантажа, демонстрируя полное безразличие.

– А, поняла? – едко осведомился я. – Ну молодец!

Я пристально разглядывал ее, словно видел впервые. И мой взгляд меня выдавал.

– Ты бы, Ир, постриглась бы, что ли? Ходишь, как лахудра какая-то, уж извини! – И я окинул ее презрительным взглядом, в котором, наверное, уже не было любви, и продолжил: – И приоделась бы, что ли? Возможность-то есть! Портки эти лоснятся уже!

Это было унизительно, я понимал. Но я делал это сознательно, из вредности. И еще я понимал, что очень хочу с ней расстаться. Мы продержались еще месяцев восемь. Но это была агония. Я придирался к Ирке, ворчал, занудствовал, поучал ее и упрекал.

И подсознательно ждал, ждал с нетерпением, что она первая бросит меня, разозлившись и наконец обидевшись. Уйти самому у меня не хватало силенок. Все-таки мне было ее очень жаль. А когда появляется жалость, тогда точно заканчивается юношеская любовь.

В эти месяцы, перед нашим расставанием, которое мы оба предчувствовали, Ирка совсем сникла, как цветок, сорванный злой и небрежной рукой. Той, прежней Ирки, яркой, громкой и говорливой, больше не было. Ирка Скворцова стала тихой и молчаливой. И виноват в этом был только я.

В последние наши дни мы часто скандалили, упрекали друг друга, вываливали друг на друга огромный ворох претензий. Я хамил и хлопал дверью. С каждым днем мне было все невыносимее находиться с ней рядом.

В конце концов, вконец измучив друг друга, мы расстались. Это случилось в июне, перед самыми летними каникулами. Большой компанией мы курили во дворе корпуса, кадрились к девчонкам, пили пиво и громко, во весь голос, ржали – позади сессия, впереди лето, каникулы, воля. Я чувствовал Иркин пристальный и насупленный взгляд – она меня, как всегда, осуждала, стоя под деревом, в метрах пяти от меня.

Я посмотрел на нее и кивком подбородка спросил:

– Ну! Чего?

Не ответив, она быстро пошла прочь. Ну а я облегченно вздохнул и отправился провожать Ленку Семенову, красивую девицу со второго курса, давно поглядывающую на меня с интересом.

Мы стояли в метро – самая давка, час пик, высоченная плотность толпы, которая прибила нас с Ленкой друг к другу. Я случайно коснулся кончиком носа ее рыжих и пышных волос и задохнулся от ее запаха – сладковатого, пряного, с легкой горчинкой. Духи? Шампунь? Это был запах незнакомой, чужой женщины. Пока – чужой, еще не моей. Но она будет моей – я это чувствовал! Это меня страшно манило и удивляло. Не моя? Да как это так? Ну, значит, будет моя!

Я понял – впереди у меня долгая, длинная жизнь. Конечно, без Ирки. Ирка Скворцова – уже мое прошлое. Было да прошло – какие проблемы?

Я закрутил с Ленкой. Потом со следующей девицей. В общем, понеслась душа в рай.

Все лето мы с Иркой не виделись. В августе я уехал в приятелями в Крым, в Судак, где мы вольно и весело прожили почти три недели. Когда вернулся, мать приказала мне «разобраться с дачей» – убрать, разобрать, привести в порядок. Она решила ее продать.

Это было ее право, меня это волновало мало, и, чтобы не создавать конфликта, я взял институтского приятеля Славку, и мы поехали с ним «приводить в порядок дачные дела». А на деле – пить пиво, читать, трепаться о жизни и просто пожить отшельниками.

Мать приехала через пару дней, хмуро кивнула нам обоим, прошлась по участку, пнула ногой пустые пивные бутылки на террасе и, бегло глянув на меня, бросила:

– Ну что ж! Ничего удивительного! Достойный сын своего отца.

Славка, мой кореш, испуганно хлопал глазами. Я равнодушно курил и усмехался.

– В общем, так, – сказала мать. – Три старые яблони спилить. Участок вымести и разгрести от сучьев. Разобрать мусорную свалку на заднем дворе. И в доме убрать. – Она брезгливо скривилась. – Ты меня понял, Максим?

Вместо меня кивнул испуганный Славка. Я все так же криво усмехался и смотрел в окно.

– На все про все ровно три дня! – повторила мать, обернувшись на пороге. – Ты меня слышишь? Через три дня приеду снова. И не одна – с покупателем!

Мы сразу сникли – свобода заканчивалась, безделье тоже. Мать умела поднять настроение. Вздохнув, мы принялись за дела. Славка прокомментировал скупо:

– Да, старик! Ну и маман у тебя!

Я молча кивнул, дескать, знаю.

А первого сентября Ирка в институт не пришла. Сколько я ни вертел головой, пытаясь отыскать ее в толпе, так и не увидел. Не было ее и на следующий день, и через три дня, и через неделю.

– А где Скворцова? – пытаясь казаться равнодушным, осведомился я у какой-то девицы из ее группы. – Не приболела ли случаем?

Все-таки она меня волновала – не чужой человек.

Девица глянула на меня с удивлением.

– А ты не знал? Ирка ушла. Забрала документы и тю-тю! И это с последнего курса. Ну не дура?

Я промолчал, новость меня ошеломила. И надо сказать, что – самое отвратное – на сердце у меня стало легко. Как здорово жить без Иркиного «ведьминского» черного глаза и вечного укора.

Теперь я уж точно вольная птица! Никому и ничего не должен, ура! Да, только что там с ней? И что за резкий шаг? Неужели из-за меня? Из-за нас? Ну, это полная глупость, а Ирка вовсе не дура. Ладно, так и быть, позвоню.

И я моментально, бодро и весело включился в новую жизнь. Ирке я так и не позвонил. Каждый день говорил себе, что надо, и каждый день откладывал этот неприятный момент, давал себе послабление. Я всегда давал себе послабление.

Спустя пару месяцев узнал, что Ирка уехала в Минск к родне, переведясь в местный университет.

Ну так, значит, так. Будь счастлива, Ира Скворцова! И я постараюсь.

Боже мой, какой же я был сволочью! Как легко мог оттолкнуть, выбросить из жизни и просто забыть человека, которого еще недавно любил. И самое главное, я не мучился по этому поводу. Ни минуты не мучился! Ушла Ирка из института – и слава богу! Баба с воза, как говорится. А ведь я понимал, что Ирка ушла из-за меня, и даже не соизволил позвонить ей, ее родителям. Что-то узнать и хотя бы передать ей привет.

А Даша? Про нее я вообще не говорю. Дашу я забыл в одну минуту, моментально, сразу, как только уехал обратно в Москву. И поскорее постарался забыть слова отцовской сожительницы по поводу брошенного ребенка. Ладно, тогда я был совсем сопляком и не любил ее. А Ирку-то я, кажется, любил.

Потом, позже, когда в моей жизни наступил полный крах, я часто думал об этом. Я вспоминал Ирку и Дашу, осознав наконец, что наделал тогда, как поступил с этими прекрасными девушками, которые любили меня. И я понимал, что все справедливо. Все правильно. И это еще очень малая кара за то, что я сотворил.

И вообще, меня не оправдывало то, что я был молод. Подлость человеческая не имеет возраста.