— Быть может, тогда по нам не стреляли бы исподтишка из немецкого оружия, — дерзко ответил Саблин. — Давить их надо было с самого начала, танками давить или не лезть сюда вовсе. Это моё личное мнение, господин подполковник.

Тут начальник канцелярии потемнел лицом.

— Вы этого не говорили, господин поручик, я этого не слышал. С такими взглядами вами быстро заинтересуется контрразведка. А заодно и мне припишут укрывательство. Вы участвовали в ответственных операциях, во время которых армия понесла потери. В том числе и среди личного состава вашего взвода. Вашего бывшего взвода. Всё это не секрет, и где-то я вас понимаю, но поведения вашего — не принимаю. Отправляйтесь на своё рабочее место, в канцелярию, и надеюсь, больше я подобных рапортов, — подполковник потряс пачкой бумаг, зажатых в руке, — получать не буду.

На время Саблин перестал появляться в городе. Внимание его переключилось на офицерское собрание. Днём поручик скучал в канцелярии. Единственной положительной стороной этого беспросветного времяпрепровождения являлась возможность, пользуясь служебным положением, рассылать запросы о Хелене Кравчик. Иван и рассылал, что, собственно, тоже являлось нарушением должностных обязанностей, но отнюдь не серьёзным, и поручик рассудил, что грехов на нём и так уже предостаточно.

Однако по военному ведомству никакой информации об этой даме не проходило. Ни одна комендатура не зафиксировала Хелену, что было, в общем-то, странно. Гражданские лица обязаны отмечаться по месту жительства. Но Саблин не терял надежды и время от времени повторял запросы.

А вечером направлялся в собрание. Пил шампанское — на последние деньги — без меры, попробовал играть, но быстро проигрался в пух и понаделал долгов. На время бывший гренадер угомонился, но злая судьба вела Саблина, и как-то в вечер не пришёлся ему по душе корнет Белоконь.

Танкисты имели ту же табель о рангах, что и кавалерия, корнет приравнивался по званию к подпоручику. Он окончил танковое училище в родном Харькове, командовал лёгким «Витязем» и служил в Подолии, где никаких боёв не было вовсе. Лишь недавно перевели танкиста во Львов, однако считал он себя бывалым воякой, освободителем Украины и пытался стать вровень с Саблиным, чего гренадерская душа стерпеть не могла.

Несколько раз Иван указывал танкисту его место, но тот лишь смеялся в ответ и в конце концов заявил, что не намерен выслушивать замечания от штабного, вылетевшего из гренадеров за недостойное поведение. На что получил ответ, что, мол, пока некоторые трусливо прятались в спокойной Виннице — хотя, господа, там ведь даже не стреляли! — другие подставляли лоб под пули.

— Это я трус?! — дал «петуха» корнет. — Стреляться! До смерти!

— Охотно! — откликнулся Саблин. — И сейчас же. В парковой зоне есть пара укромных мест…

Дуэли в частях, да ещё в военное время, были категорически, под страхом трибунала, запрещены. И всё-таки они случались. Последствия, как правило, зависели от тяжести ранений дуэлянтов. Если никто не попал после поединка в лазарет, дело могли замять. Тяжёлое ранение или, тем более, гибель одного из участников могла легко привести второго к расстрелу. Однако уговорились стреляться с двадцати шагов до первого попадания. Секунданты нашлись быстро и как-то сами собой.

Когда капитан Усольцев подал команду «начали!», Саблин первым же метким выстрелом сбил с танкиста пилотку, слегка оцарапав кожу на голове. Корнет тоже успел пальнуть, но пуля ушла далеко в сторону. Однако условия были соблюдены, кровь из царапины выступила яркими каплями. Капитан объявил об окончании поединка.

Несмотря на то что всё закончилось благополучно, скрыть факт дуэли не удалось. Не столь заурядно это событие, чтобы о нём не толковали все офицеры в собрании. И через день Саблина вновь вызвали в штаб дивизии. На этот раз подполковник Строганов затерялся на втором плане, за спинами отцов-командиров. Взбешённый комполка Рожецкий и презрительный начштаба генерал Эсперов — вот кто теперь вершил правосудие.

— Вы что себе позволяете, поручик?! — гремел полковник (генерал молча кривил губы). — Убить хотели мальчишку?! Сопляк всего полгода как надел форму, пороху ещё не нюхал, и тут его наш бравый гренадер — бац! — и нету. Так, что ли?!

— Не я вызвал, ваше высокоблагородие…

— Молчать! Мне стыдно за вас, Саблин. Только былые заслуги удерживают меня от того, чтобы предать вас военно-полевому суду. Со всеми вытекающими. Слава Богу, что обошлось без серьёзных ранений. Но и оставить без последствий постыдный факт дуэли мы не можем. С этого момента вы не офицер связи, вы вообще не офицер штаба. Переводитесь в действующий резерв. И ждите назначения в Перемышль, поближе к границе. Может, там найдётся достойное применение вашим необузданным порывам.

Он посмотрел на Эсперова, как если бы надеялся заручиться поддержкой.

— Да-да, — не преминул внести свою лепту генерал-лейтенант. — Отправляйтесь-ка, батенька вы мой, в казарму и носа своего до перевода не кажите. Это приказ. В офицерское собрание вам дорога закрыта. Никаких обязанностей вы временно исполнять не будете. По территории штаба в поисках новых приключений не болтаться. Я не желаю больше вас видеть и слышать вашу фамилию, кроме как в приказе о переводе в другую часть.

— Слушаюсь!

Саблин, и так стоявший навытяжку, вовсе вытянулся в струну.

— Вы позволите, ваше превосходительство? — вновь вмешался Рожецкий. И, дождавшись генеральского кивка, продолжил: — Вот ещё что, поручик. Никому не распространяйтесь об этой истории. Ваш неудачливый противник уже убыл в родной Харьков, где будет до конца службы гонять свой «Витязь» по запасному танкодрому. Вы тоже нас скоро покинете. Но не позорьте хотя бы полк, в составе которого столько времени несли службу. И всю дивизию…

— Слушаюсь! Разрешите выполнять?

— Выполняйте. Если есть неоконченные дела, передайте подполковнику Строганову.

Шагая по коридорам Дома инвалидов, Саблин думал, что совсем недавно эти арки и витражи навевали на него романтическое настроение. Здесь пахло стариной, мечталось о грядущих свершениях, рыцарских подвигах, на худой конец о приключениях. Вот и приключилось: полвзвода — в земле, сам — почти штрафник. А враг не наказан. Война продолжается, невидимая, но оттого ещё более жестокая и кровопролитная. Подлая. И после событий на Зелёной, после расстрела съезда — это его война. Личная. До последней капли крови. Такие вот предстоят свершения.

Неожиданно навстречу ему вышел капитан Синицкий. Козырнув в ответ на приветствие Саблина, тронул за рукав, погоди, мол.

— Я знаю о твоём положении, Иван Ильич, — сказал негромко. — И понимаю твоё состояние.

Слышал, в районе Нового Света, где-то на улице Листопада открылся атлетический клуб. Приличный, говорят, клуб, и боксом там занимаются серьёзно. Ты ж сильный боксёр, может, там найдёшь применение нерастраченным силам. Во всяком случае, не будешь мозолить глаза здесь. Офицеры к тебе и к дуэли относятся по-разному. Есть и такие, что болтают, мол, совсем Саблин с катушек съехал. Бывалый гренадер чуть не прихлопнул мальчишку-танкиста. Осуждают. Другие так откровенно не высказываются, но и восторга не выражают. Так что в гарнизоне ты понимания не найдёшь. А в клубе, говорят, даже бои с призовым фондом проводят. За счёт тотализатора. — Капитан посмотрел вдоль коридора невидящим взглядом. — В другое время я б тебе такого не предложил, но сейчас… В общем, смотри сам.