Хвастовство прадеда вышло его потомкам боком: после Гражданской войны большевики внесли нашу родовую фамилию в черный список классовых врагов, как семью царского офицера или, может быть, генерала. Изза этого мой дед имел проблемы с поступлением на рабфак и был вынужден фамилию сменить.

Сам прадед особенным репрессиям не подвергался. Он спокойно жил в Шали до самого выселения чеченцев в Казахстан. После возвращения с германского фронта он сменил амплуа: из бесстрашного воина стал врачом. Вернее, обратился к полученной на войне профессии ветеринара. А лошадей лечить или людей, он большой разницы в этом не видел. Его пациенты тоже.

Лечил мой предок методами народной медицины. Иногда следуя собственным оригинальным разработкам. Так он вылечил человека, который от стресса получил паралич. Раздевшись догола и обмазавшись сажей, он вскочил в окно к больному с горящим факелом в руках, крича: «Пожар! Пожар!»

Паралитик от ужаса забыл, что не умеет ходить, вскочил с лежанки и побежал из дома в сад. Шоковая терапия. Подобное лечится подобным – это еще Авиценна сказал, но прадед не читал Авиценну, до всего доходил своим умом.

В Казахстане он еще раз откорректировал свой имидж. Теперь он стал святым, элией, давал советы и делал предсказания, спасал соплеменников от всех бед и горестей, изготавливая священные амулеты, – в кожаный треугольничек зашивалась бумажка с цитатой из Корана и вешалась на шнурок. Для того чтобы продемонстрировать магическую силу амулетов, элия устраивал следующее представление: собирал публику у проруби и показывал листок с арабской вязью. Потом прилюдно рвал его на мелкие кусочки и бросал в прорубь. Когда обрывки пропадали в темной воде, он делал над прорубью несколько пассов, и эта же бумажка вновь оказывалась в его руке. Или такая же бумажка.

Маловерные утверждали, что это просто фокус. Однажды некий чеченец решил разоблачить святого. Он надумал повторить трюк, написал две одинаковые бумажки, сам порвал одну и после, вытащив из рукава похожую, продемонстрировал: вот она!

Но элия покачал головой и сказал: «Нет, это другая. Ты просто написал на двух бумажках, одну порвал, а другую нам показываешь. А та, которую ты порвал, – у меня».

И продемонстрировал изумленной толпе клочок с арабской вязью, выведенной химическим карандашом, ровно такой же, какой был только что при всех порван и брошен в прорубь.

После этого в святости и магических способностях моего прадеда больше никто не сомневался.

По возвращении из высылки он продолжил свою лечебную практику. Теперь он специализировался на лечении бесплодия у женщин. Молодая женщина выходила замуж, миновал год, другой, а беременности не было. Никакой мужчина не мог признаться в том, что проблема в его способности зачать. Он объявлял женщину бесплодной и на этом основании хотел даже расторгнуть брак.

Но оставалось последнее средство: лечебный сеанс у святого врачевателя. Родственники приводили к нему женщину, обвиненную в бесплодии. Прадед смотрел на нее внутренним оком и ставил диагноз: она не бесплодна, но в ней засел джинн, который препятствует зачатию. Джинна надо изгнать.

Он к тому времени был уже стариком, к тому же элией. Так что никаких подозрений быть не могло. Молодую женщину оставляли наедине с врачевателем. Он занавешивал все окна, гасил свет и начинал сеанс экзорцизма, изгнания джинна. Стоящие под окнами родственники час, а то и более, слышали, как истошно вопит и стонет бедная женщина, как скрипят полы и вся скудная мебель в доме, и сочувственно покачивали головами: сильный джинн, не хочет просто так уходить!

После изгнания джинна женщина выходила к родственникам с сияющим лицом, а месяцев через девять рожала своему мужу прекрасного ребенка. Только все дети были какими-то белобрысыми.

Потому теперь шутят, что у меня пол-Шали троюродных братьев и сестер.

Прадед дожил до восьмидесяти с лишком лет, прожил бы и дольше, но после сурового поста на Уразу переусердствовал в разговении, съел целого ягненка и умер от заворота кишок.

Старики сказали, что он отправился прямиком в рай.

Историю моего прадеда рассказали и при Дениеве, но Артур не стал обижаться, улыбнулся и сказал шутникам, что у них язык вертится, как у собаки хвост.

К птицефабрике Дениев пришел один, но с основательным багажом: целый чемодан вещей. Наши умники скалились: ты, Артур, как не на войну собрался, а замуж выходить! В наших краях невеста собирает свое приданое в большой чемодан.

Дениев спокойно ответил, что родители не знают, родителям он сказал, что уезжает в Россию на заработки и постарается там устроиться. Потому и чемодан собрал. А выбрасывать жалко.

Оружия у Артура не было: скудный арсенал, который ГКО выделил на шалинских резервистов, я весь раздал еще на пункте сбора в Шали: многие автомат взяли, а воевать не пришли. Видимо, решили оружие продать при случае.

Я вручил Дениеву свой АКМ и два запасных рожка с патронами. У меня оставался ПМ с полной обоймой и несколько гранат из остатков арсенала.

То, что Дениев сам пришел воевать, было для меня удивительно. В списках резервистов он значился, но на сборы не являлся. А я никого специально не искал и не заставлял.

В первой войне Дениев не участвовал. После школы он уехал в Краснодар, там учился, работал и жил. Вернулся только за полгода до начала второй войны. Как выяснилось позже, даже российская прописка у него сохранилась.

Получив из моих рук оружие, Артур посмотрел на меня с какой-то ребячьей благодарностью и преданностью.

– Показать тебе, как эта штука устроена? – спросил я его с сомнением.

Я думал, молодой чеченец оскорбится и отвергнет мою помощь. Еще бы, ведь мы говорим, что у нас каждый мальчик чуть ли не рождается в разгрузке, напичканной полным боекомплектом! Но Артур сказал просто и беспомощно:

– Да. Я никогда не держал в руках автомат.

– Ну, пойдем.

Мы присели на камни за полуобвалившейся стеной, и я показал парню, как ставить автомат на предохранитель, на стрельбу одиночными, на стрельбу очередями, как менять рожок, как целиться, совмещая прорезь прицела и мушку. Как правильно упереть приклад в плечо, чтобы дуло не дергалось при отдаче.

– Стрелять не будем. Соблюдаем шумовую маскировку.

Артур, казалось, был несколько разочарован. Я подбодрил:

– Успеешь еще настреляться!

Я ошибался.

Он не успел.

Не успел выстрелить из подаренного мной автомата ни одной пули, ни одной очереди. Ему не пришлось менять рожок. И даже снимать автомат с предохранителя.

Он остался невинным, как невеста, жених которой сбежал с собственной свадьбы. Он остался девственником. Девственником войны.

Мы оставили Шали 17 декабря 1999 года. Два дня до этого в органах власти Ичкерии шли лихорадочные сборы. Таскали туда-сюда документы, выносили мебель – куда? Не в горы же. Наверное, по домам родственников. Некоторые кабинеты заколачивали, другие оставляли открытыми и пустыми. Больших ичкерийских чинов в Шали оказалось много, даже перебор. Одних только министров семь штук! Куда они подевались после сдачи села – непонятно. К нашему отряду не присоединился почти никто. Выбрались своими путями, по своим маршрутам, к своим важным делам. Кто-то уже тогда начал двигаться за границу, кто-то укрылся у родственников, другие уехали к штабу в Ведено.