Извечная дилемма: сначала под душ, а потом позавтракать или наоборот. Принял соломоново решение: набросил на себя одежку и вышел в магазин, чтоб немного подышать свежим воздухом и привести в порядок мысли перед встречей с профилировщиком. Бася уже как-то раз с ним работала, Шацкий же о нем только слышал — человек был из Кракова и в Южной Польше считался в той же степени гением, что и большим оригиналом. Такое было ему не по душе, он не любил звезд, предпочитая других, не бросающихся в глаза, но педантично исполняющих свое дело.

Он стоял в очереди в кассу, рука непроизвольно выстукивала на бедре па-па-па-пам-пам — начало шлягера Wham! — а взгляд блуждал по разложенным на холодильном прилавке копченостям. Тоска зеленая! Ей-богу, он еще в жизни не видал такой жалкой ветчины. Выглядела она как пластмассовая подделка, выдавленная на неисправном автомате. А то, что казалось настоящим, было уж чересчур настоящим — либо переливалось всеми цветами радуги, либо засохло, либо исходило слезой. А потом, что это за страшно низкие цены?! И хоть ему очень захотелось купить себе к кофе охотничьих колбасок, прижимал он к груди только творожный сырок, упаковку твердого сыра, томатный сок и две булочки. И прислушивался к разговору двух женщин за спиной.

— Скажу, не хвалясь: славный ребенок. Ему бы только Евангелие от Иоанна читать, всякие там страшные суды и жуть разную, для него это как Сапковский. А конкурс как раз без Иоанна.

— Так он сегодня, что ли, конкурс?

— Да, в институте. Как раз сейчас и начинается, я даже немного волнуюсь. Еще вчера мы с ним повторяли, а он меня вдруг и спрашивает: а правда, что Мария Магдалина была женой Иисуса. Откуда только они это берут?

— Из Дэна Брауна. Магдалина[96], говорят, в Билгорае объявилась?

— У Паликота.

Женщины захихикали, Шацкий тоже заулыбался. В то же время их разговор что-то в нем затронул. Дэн Браун, вчерашние загадки, магический камень, каббала. И вновь что-то от него ускользает, надо больше спать или глотать какой-нибудь магний.

— А может, колбаски попробуете? — кассирша улыбнулась так, точно после долгих лет отыскала сыночка своего родимого. — Живецкая, вкуснотища, только что привезли, да чего ж это я говорю, — она встала от кассы и отрезала ему приличный кусок, — отведайте сами. В мужчине сила должна быть, а не так, чтоб на одних сырочках, как манекенщица.

Шацкий вежливо поблагодарил и, хоть ненавидел брать что-либо в рот до первого глотка кофе, откусил немного. Живецкая, отвратная, пухла у него во рту, но он все равно улыбнулся и взял сто граммов. Осмотрелся, нет ли, случаем, телевизионных камер — за сорок лет его жизни еще ни в одном магазине никто не был с ним так предупредителен и вежлив. Но камер не оказалось — только он, блаженно улыбающаяся кассирша да две мамочки гимназистов. Одна ему улыбалась, другая, прикрыв глаза, с одобрением кивала головой. Абсолютный сюр. Когда он танцевал с Гитлером, то, по крайней мере, знал, что это ему снится, теперь же боялся, что начинает сходить с ума. Он торопливо заплатил.

Снова похолодало. Солнце ввело его в заблуждение, он накинул на себя легкую фуфайку и теперь трясся от холода, но тем не менее решил забежать в швейцарскую пекарню. Хотел заесть пончиком, хотя знал, что тот будет невкусным.

— Мое почтение, — пожилой мужчина, проходя мимо, театрально приподнял шляпу и поклонился.

Шацкий автоматически раскланялся и, заподозрив, что все это и впрямь становится странным, вошел в булочную. Перед ним, уже у самой кассы, стояла дама в годах, в полном трауре. Завидя Шацкого, она пропустила его вперед.

— Пожалуйста, я еще не выбрала.

Он, ни слова не говоря, взял какой-то странно раздутый пончик и вытащил из кармана горсть мелочи.

— Это лишнее, — улыбнулась девушка за прилавком. — Сегодня у нас акция.

— Какая-такая акция? — не выдержал он. — Возьми один — и получишь его бесплатно?

— Акция для нашего пана прокурора, — отозвалась дама сзади. — А мне, Наташечка, сосисочку в тесте, вон ту, поподжаристее.

Шацкий вышел без слова, в горле стоял ком, мышцы на затылке каменели. Ему снится «Шоу Трумана»[97], а он не умеет отличить яви от сна, не в состоянии проснуться. Свихнулся, что ли?

Быстрым шагом он заторопился к себе на Длугоша. Проходя мимо магазина, где раньше купил живецкую колбасу, он столкнулся с выходящим оттуда мужчиной, с виду работягой, но без комбинезона, в костюме. Мужчина думал о чем-то своем, но, завидев Шацкого, просиял — к отчаянию прокурора.

— Поздравляю, — прошептал он как старый заговорщик. — В наши времена нужна смелость, чтобы открыто говорить такие вещи. Помните, мы всегда с вами.

— Кто такие «мы»?

— Мы — обычные, настоящие поляки. Успеха! — мужчина доверительно обнял его за плечи и отмаршировал в сторону ратуши. Только теперь с глаз спали шоры. Нет, только не это! Он влетел в магазин, сбив какого-то мальца, который кричал «Вот курва! Чтоб айс-ти не было, село какое-то!», и подбежал к стойке с газетами. Загадка в тот же миг была разрешена. Нет, это не сон, он не помешался и не был героем «Шоу Трумана».

На первой полосе «Факта» он увидел себя в своем любимом графитовом костюме, стоящим на ступеньках сандомежской прокуратуры. Обе руки поднесены вверх, что вчера означало «конец вопросов», но на снимке выглядело так, точно он возводил преграду какой-то невидимой угрозе, а на его исхудавшем лице (теперь это отлично проглядывалось) было выписано решительное «Но пасаран». Заглавие «Таинственное еврейское убийство?» и коротенький текст не оставляли сомнений, чему прокурор преграждает путь.

«Вчера прокурор Теодор Шацкий (40 лет) со всей решимостью обещал во что бы то ни стало разыскать извращенца, который уже убил в Сандомеже двух человек. Жители могут спать спокойно, в отсутствие ксендза Матеуша прокурор разрешит загадку убийства, скорее всего, еврейского. Вчера сандомежский шериф клятвенно заверил репортера „Факта“ лично, что прищучит злоумышленника, будь то еврей или араб, хоть бы ему пришлось „выволакивать того за пейсы“ из самой зачуханной дыры. Браво, пан прокурор! На 4-й и 5-й страницах мы представляем подробности этих двух зверских убийств, а также высказывания свидетелей и графическую реконструкцию событий».

Прокурор Теодор Шацкий закрыл глаза. Сознание, что стал он героем провинциальной Польши, было чудовищным.

2

Если уж на то пошло, ему безразлично, был ли в магазине айс-ти или нет, ему просто хотелось дать выход своему разочарованию, потому-то он и выругался. Вообще, вся эта поездка с самого начала пошла наперекосяк. Утречком он узнал, что мать под вечер выстирала его любимую толстовку от «Аберкромби», привезенную дядькой из Милана, и ему пришлось поехать в самой обычной дешевке — в ней он ходил только на лыжах, но даже тогда застегивал куртку до самой шеи. Более того, возле школы обнаружилось, что все это не имело никакого значения, потому что Оля заболела и вообще на экскурсию не поедет. Он позвонил ей, она расплакалась, ему пришлось ее утешать, а тем временем все уже вошли в автобус, и, вместо того чтоб сидеть на самом конце и пить вместе с Вальтером разбавленную колой водку, он устроился в третьем ряду возле Мачека, который так пялился на его PSP[98], что пришлось его спрятать в рюкзак еще до того, как Кратос[99]закончил первый этап. Потом ему стало стыдно — стоило дать Мачеку немного поиграть, его ведь не убудет. И когда ему уже казалось, что хуже не бывает, над ним нависла Голубко и принялась громко, на весь салон расточать похвалу его рассказу об одиночестве и рассусоливать, до чего же он чуткая душа. Потом она ушла. Жалко, что не прихватила с собой сидящих позади и театрально обмирающих от восторга Марысю и Стефчу, которые всю оставшуюся дорогу хихикали в проходе между сиденьями насчет его чуткой как у хомячка души. Нет, кроме шуток, если действительно девчонки созревают быстрее парней, то у этих должен быть какой-то генетический изъян. Он отдал Мачеку PSP, а потом всю дорогу делал вид, что спит.