Сам Сандомеж для него большого интереса не представлял, отец забрал его сюда осенью, когда было еще тепло. С тех пор как родители расстались, родитель либо напрочь исчезал с горизонта, либо восторженно подлизывался. Марцин мечтал, чтобы старик хоть раз перестал вылезать из кожи, но не знал, как ему об этом сказать. Ему бы хотелось прийти к нему просто так, чтоб не попасть на офигенный обед, не смотреть взятый напрокат фильм или новую книгу в своей комнате. Ему бы хотелось прийти и увидеть, как отец в подштанниках, небритый, пьет пивко и говорит, прости, сынок, сегодня день какой-то дурацкий, закажи себе пиццу, посмотри ящик или еще чего. Он бы чувствовал, что у него и впрямь есть отец, а не пластиковая кукла, в которую вложили программу по руководству для родителей после развода.

Конечно, он знал, что у других дела обстоят хуже, что их старики исчезали навсегда или присылали эсэмэски раз в две недели. Но что из того, и так все было хреново: даже не столько их развод, он его вовсе не удивил, а то, как они теперь расшибались в лепешку, мать тоже — только взглянешь косо, как она уже копается в кошельке, чтобы утешить свое бедное дитя из разбитой семьи, даже когда нечем заплатить за квартиру. Ему было стыдно, что они такие хлюпики, что ими можно легко манипулировать, настолько легко, что это не приносило никакого удовлетворения — ну как переход на новый этап в слишком простой игре. Хорошо, что у него была скрипка, скрипка была честной, она никогда не обманывала, ничего не обещала и не подлизывалась. Она умела отблагодарить, но могла оказаться и безжалостной, все зависело только от него самого — да, отношения со скрипкой были самыми искренними отношениями в еще короткой жизни Марцина Луденя.

Весь в невеселых мыслях и без айс-ти, на который у него и охоты-то сроду не было, он стоял сбоку и ждал, когда можно будет спуститься в сандомежские подземелья. Голубко смотрела на него своими влажными зерцалами души, очевидно, думала, что вот он снова погрузится в свое одиночество, уйдет в алиенацию, бедный мальчик, слишком тонкая для современного мира натура. В принципе он ее любил, нет, правда, но иногда она была такой непроходимой кретинкой — просто жалость брала. Что происходит со всеми ими, почему они такие мямли и слабаки, расползаются на глазах, как промокашка на дожде, а потом удивляются, что дети их ни во что не ставят. Дети! Ни фига себе, он мог бы на пальцах одной руки посчитать девственниц среди своих одноклассниц. В том числе Рыську, непробиваемую дуру, куда там ей ноги раздвигать, и Фаусину, ту, поди, ее католические родители заглушкой освященной заткнули, а потом еще и зашили, вот уж у кого действительно беда. Ну и Оля, но Оля совсем другая, это известно всем.

— Марио, глотнешь? — у Вальтера уже блестели глазки, и Марцин подумал, что так ведь и до скандала недалеко.

Он пригубил немного колы — крепкая, разила водкой — и быстренько распаковал жвачку.

— Это вторая. Первую мы еще до Радома уговорили.

— Отвал башки, — сказал он, чтобы что-то сказать.

Вальтер потянул из бутылки как отъявленный алкоголик, только слепой мог не заметить, чем он потчует свой пятнадцатилетний организм. Марцин смутился и от его нарочитости, и от того, что сам участвует в этом пошлом представлении; он быстренько подался ближе к середине группы, которая уже сходила в сандомежские подземелья. Некоторым ребятам, как они ни старались, не удалось скрыть возбуждения от путешествия, только девицы оставались невозмутимыми к развлечениям подобного рода. Мэри, чтобы не свалиться, одной рукой держалась за Стефи, а второй что-то выстукивала на мобиле. Что? Кому? Ведь все были на месте.

— …В те времена Сандомеж был богатым городом, одним из самых богатых в Польше, в нем действовало складочное право, то есть каждый купец, который держал путь через Сандомеж, обязан был выставить здесь на продажу часть своих товаров, из-за чего город превратился в гигантский открытый днем и ночью торговый центр, где можно было купить все чего только душа пожелает. — Услышав слова «торговый центр», Мэри оторвала от телефона свой скучающий взор, но быстренько разобралась, в чем дело. — Сандомежские мещане обогащались и, заботясь о своем имуществе, о товарах, а также о своей личной безопасности, на протяжении многих веков рыли под городом, в скальной лёссовой породе, подвалы, которые с течением времени превратились в огромный лабиринт. Соединенные друг с другом помещения местами располагались в восемь ярусов, коридоры же шли под Вислой вплоть до замка в Баранове и окрестных деревень. До сих пор никто не знает, сколько их на самом деле.

У дамы-экскурсовода был приятный задорный голосок, но она утомляла, особенно если учесть, что за последние несколько месяцев ему второй раз приходилось выслушивать ту же самую историю. Но даже если б и не утомляла, это не изменило бы факта, поразившего Марцина еще в прошлый раз: славящиеся на всю страну сандомежские подземелья выглядели как обычный подвал в блочном доме. Кирпичные стены, бетонные своды, терразитовый пол, люминесцентные лампы. Никакой тебе магии, никакой тайны, ничего. Как же им удалось угробить такую достопримечательность?

— И вдруг город окружили монголы, — чтоб придать рассказу чуточку драматизма, экскурсовод снизила голос, но этим лишь уронила себя в их глазах. — И тогда Халина Кшемпянка, безутешная девица, потерявшая всю свою семью, отправилась в лагерь к врагу. Она сказала предводителю монголов, что проведет их тайными коридорами в город — мол, хочет она отомстить его жителям, потому что они ее опозорили… — Тут дама вдруг застыдилась — видимо, не была уверена, правильно ли дети поймут, что имеется в виду.

— Опозорили! Так чего ж вырывалась? Дура, что ли? — пробормотала Мэри.

— Вау, — согласилась лучшая ее подружка.

— И монголы поверили девушке. Долго вела она их по лабиринту, а тем временем жители замуровывали вход в подземелье. Погибли все завоеватели, погибла и героическая девушка…

— А когда монголы врубились, наверняка опозорили ее чин чинарем. — Мэри была безотказна.

— Ха-ха, вау.

— …а в качестве доказательства, что в каждой легенде есть доля правды, могу вам сообщить, что овраг Пищеле потому-то так и называется[100], что до сих пор там можно откопать человеческие кости, и, вполне возможно, что это останки заживо погребенных монголов.

Поволоклись в следующий зал, который напоминал шахтерский штрек. Марцин слушал рассказ о том, как уже после войны спасали город от обвала. А это куда интереснее, чем легенды о героических давалках. Как горняки бурили скважины на Рыночной площади, как в Старом городе пришлось разобрать дома, а потом ставить их заново, как пустые тоннели и подвалы заполняли специальной массой, чтобы укрепить продырявленную как решето скалу. Он слушал, опершись спиной о стену, что не мешало ему таращиться на выглядывающую из приспущенных джинсов Мэри тесемку от лиловых стрингов. Возможно, он не был современным, но его немного раздражало, что почти все они старались выглядеть как потасканные шмары. Хорошо, хоть Оля не такая.