– То-то я смотрю, не высыпаюсь, а бессовестный Дьявол молчит! Это просто дни стали длиннее, а ночи короче. Ну ни в чем ему веры нет! – возмутилась Манька, раскрыв еще одно Дьявольское издевательство, сердито посмотрев в сторону спутников, которые молча весело болтали между собой. Она невольно позавидовала: отоспались, наверное, за всю свою жизнь. Себя она уже не винила, подумав о том, если она вернула их с того света, то почему они ее не вспомнили? Не исключено, что она видела их в будущем, здесь они как бы остались в далеком прошлом.

Кто бы мог подумать, что можно и так живой оставаться!

– Угу, – промычал Борзеевич, с набитым какой-то черной гадостью ртом. – День длиннее стал, а мы все еще меряем его по закату и по восходу… Надо выставить Дьяволу ультиматум и устроить забастовку, – предложил он, сердито посматривая в сторону его новых дружков. Очевидно, Борзеевич чувствовал то же самое, без Дьявола и он заскучал.

На подъемах по большей части Маньке и Борзеевичу приходилось замыкать колонну. Они молча плелись позади всей компании, даже не берясь предполагать, о чем призрачные спутники шумно и весело безмолвствуют. Ни звука не доносилось от них, хотя губы их шевелились и растягивались в улыбках, и, если бы не видели глазами так же ясно, как себя самих, ни за что бы не поверили, что существуют такие люди. Борзеевич так и не смог объяснить этот феномен и помалкивал, доставляя Дьяволу радостное наслаждение покоем, когда авторитет его вдруг восстановился неизвестными людьми из прошлого, о которых Борзеевичу ничего не было известно. Борзеич чудовищно воспринимал возраст людей, когда в настоящем он мог оказаться младше юноши с пятой вершины, который на вид казался не старше Маньки. Этим феноменом Дьявол поставил в тупик не только Маньку, но и Борзеевича, а уж он повидал на своем веку сверхъестественного.

Иногда троица останавливалась, призывая их доброжелательными и ободряющими улыбками сократить расстояние между ними. Догоняли, стараясь не показывать недовольство, но улыбки получались натянутыми. И как они так быстро перемещались?

– Временная петля… – однажды произнес Борзеевич, но больше ничего вразумительного сказать не смог. Он морщил лоб, хмурил брови, хмыкал многозначительно, как будто даже догадываясь, но Дьявол ничего объяснять не стал. В колдовство Борзеевич верил, но, опять же, лишь с точки зрения не раскрытого природного закона. В данном случае никто не колдовал, разве что Дьявол, а Дьявол – существо недоказанное.

Подниматься с новыми спутниками было тяжеловато. В том смысле, что подъем для них нужно было готовить особо – еще один парадокс. Иногда они будто не видели выступов, пытаясь ступить на землю в пространстве, но земля не пускала их, имея твердое основание и смещение по времени. Получалось, что в настоящем они должны были пройти по прошлому. Только глубокая ступенька могла приблизить их к тому месту, на которое они могли ступить. Наверное, все, что было из настоящего, и ее с Борзеевичем, они видели так же призрачно, как они этих двоих. Единственно, чем спутники могли воспользоваться, чтобы воздействовать на сущее – ветка неугасимого полена и живая вода. Например, кружка с чаем на живой воде становилась для них как бы в их настоящем, тепло неугасимого дерева и сама ветвь тоже были для них настоящими.

Дьявол и хотел бы помочь – но, как всегда, открыл столько причин, чтобы увильнуть, что даже Борзеевич на этот раз обозвал Дьявола всеми нехорошими словами, а его лексикон был побогаче Манькиного.

– Козел – он и есть козел, – поддержала его Манька. – Мудрые люди портрет Дьяволу рисовали.

Наконец, Дьявол сдался, но первая причина, открытая им, оказалась до недоумения банальной.

– Маня, как? – изумился он, отчитывая обоих. – Перед Садом-Утопией? Вот так взять и миной подложиться? Ведь не попадут в Рай! Пострадать и претерпеть должны до конца!

– А они попадут? Они и в самом деле попадут? – обрадовалась Манька, вспоминая обоих другими. – Ты как Сын Человеческий заговорил!

– Но ты же их там видела? – подтвердил Дьявол. – Маня, я не Сын Человеческий, я не даю венец жизни по смерти – я даю жизнь, а скорбь не длится десять дней, когда темница выходит из среды человека. Но человек привыкает думать стенами темницы и сам становится ею. Думаешь, легко человеку вдруг остаться без мечты, понимая, что все, что у него есть, кучка вампиров? Они все после укуса дней десять лежать мертвые, скорбя о себе новою душою смертельно. И оживают, и поднимаются, получая вторую жизнь, не изведав смерти первой, не вспоминая, что смерть вторая – это смерть, и надеяться уже не на что, – он кивнул на спутников. – Они не умирали, они избрали другой путь.

– А я? – полюбопытствовала Манька.

Дьявол тяжело вздохнул.

– Жизнь в тебе теплиться едва-едва… Но ты не темница, ты в темнице…

Манька недовольно покосилась в сторону двух призрачных спутников: получалось, что в Сад-Утопию они въедут ее тяжелым трудом. Насколько же обидно это было! Они не первые от плохой жизни уходили в жизнь в облегченном варианте, исключительно с ее помощью.

Вторая причина была более существенной. И это тоже никак не укладывалось ни в Манькиной голове, ни в Борзеевской: со времени безмолвствующих людей горы как бы наехали на пропасть, сдвинув стену на десять – пятнадцать сантиметров. И когда Дьявол обваливал скалы – а делал он это уж как получится, часть земли, которая была в их время, обваливалась тоже, и получалось, что ступить им вообще было некуда, в отличии от Борзеевича и Маньки, которым в настоящем было без разницы, ибо от временной петли они не зависели. Спутники их наступали на пустое место и катились вниз, потому что на самом деле были не там, а здесь. Взлететь чуть выше мог только человек с мечом из Проклятого города с шестой горы, а юноша с пятой летал из рук вон плохо, получалось у него только с горы. Он виновато улыбался, и ждал, когда ступени буду готовы. Даже место для сна они выбирали с учетом разницы состояния земли в прошлом и в настоящем, выбирая такие, которые остались с того времени на месте, в основном, пещеры и гроты. Или они спали на воздухе, а Манька и Борзеевич устраивались по-царски, если грот или пещера образовались по времени много позже существования людей из прошлого.

Этот парадокс заставлял Маньку и Борзеевича искать место, где бы под ногами людей из прошлого была земля. Но горы здесь были относительно устойчивыми. Манька молилась с благодарностью всем богам, что гора не сдвинулась за несколько тысячелетий, разделявших ее и спутников во времени, на метр или больше. Какая вроде бы разница, нет земли – иди по воздуху, но что-то мешало им, они провались в землю, как будто в трясину, шагая с трудом, и оттого поднимались медленно. Манька долбила стену пропасти без устали, расширяя ступени, а Борзеевич помогал, используя сношенный до трех четвертей ее железный посох. Сил уходило столько, что к вечеру оба падали замертво, просыпаясь, когда солнце уже всходило полностью. мозоли на руках задубели. В последнее время им даже поговорить времени не находилось: пожелание сна прерывалось на полуслове добрым погружением в сонное состояние, когда тени расползались в уме и начинали проникать во все видения, и тело порой договаривало такое, что никак к пожеланию спокойной ночи отнести было нельзя.