жизнь. Может его родители действительно были правы? Может ему следовало усмирить свои амбиции и жить тихой и мирной жизнью в Танголле? Увы, уже поздно было что-либо менять, да и для сожалений, казалось, осталось не так уж много времени.

Все присутствующие надели необычные очки с прорезиненной оправой и темными матовыми стеклами. Доктор щелкнул вделанным в стену малозаметным тумблером и в тот же миг десятки мелких фиолетовых ламп зажглись где-то у сводов помещения. Ниспадающий с них свет явно не был обычным — под его лучами на стенах и мелких камнях, лежащих на полу начали проступать сотни неказистых символов, напоминающих совмещенные простейшие геометрические фигуры. Все активней проявляясь, они сплетались, образовывая один громадный узор, тонкой сетью оплетающий всю комнату.

— Тревор, надень ему повязку. Если он и дальше будет так пялится, то повредит сетчатку, — приказным тоном обратился к ассистенту врачеватель. Повинуясь, помощник нацепил плотный лоскут ткани Нилу на глаза.

Мир юноши поглотила тьма, но даже она не могла вытеснить нечеловеческий страх, что пожирал его рассудок. Де Голль попробовал помолится, хотя бы в мыслях призывая всех известных ему богов себе на помощь, но ответом ему послужили лишь странные скрипы и позвякивания стекол, доносившиеся со стороны экспериментаторов. Парню оставалось только вслушиваться в окружающие его звуки и прислушиваться к собственному телу, отдавшись на милость своим мучителям.

— Следи за пульсом, если перескочит за двести — сразу вводи лидокаин, — донесся знакомый голос доктора. Его помощник утвердительно хмыкнул и Нил почувствовал, как два липких и холодных пальца легли ему на второе запястье, свободное от катетера.

Кто-то более массивный подошел к парню, вероятно это был врачеватель. Тот же человек (судя по звуку), начал откручивать металлическую крышку неизвестного средства. Юноша узнал этот звук потому что и сам не раз скручивал эти крышки, характерные для летучих веществ, вроде спирта или масла.

Ноздрей де Голля достиг резкий и крайне неприятный запах, вызывающий сильную головную боль. Учитывая силу запаха можно было предположить, что его источник подсунули парню прям под нос. Сознание поплыло под напором невыносимой вони и запредельного стресса.

— Ну, посмотрим, как ты понравишься нашим… — кому он должен был понравится, Нилу так и не удалось расслышать, равно как и определить кто именно это сказал. Юноша обрел долгожданное облегчение, потеряв наконец сознание. В последние мгновенья его бодрствования, в глубинах разума пронеслась одна единственная мысль:

«Ну почему я?»

***

Нил очнулся от громкого звенящего звука. Неприятный запах немытых тел ударил ему в нос. Приподнимая свою на удивление тяжелую голову с подушки он обнаружил себя лежащим на простой армейской койке, довольно жесткой и неказистой, но после условий холодной каменной камеры и странных медицинских экспериментов даже эта лежанка казалась маняще теплой и уютной. Парню пришлось приложить немалые усилия чтобы наконец встать и осмотреться. Спереди и сзади, по десять метров в каждую сторону простирались койки подобные той, с которой он только встал, на многих неподвижно лежали люди. Рядом с каждой такой лежанкой стоял небольшой железный столик, донельзя прагматичный: четыре ножки, намертво прикрученные к полу, поддерживали плоскую круглую основу. На большинстве таких столиков сушилась чья-то одежда, по всей видимости она принадлежала лежащим тут людям.

Юноша резко повернул голову чтобы лучше осмотреть помещение, но его намерения прервала резкая головная боль, заставившая парня плотно зажать виски и ненадолго прикрыть глаза. Он поспешно осел обратно на койку. Каждый удар сердца отдавался гулким звуком, доносившимся из области висков, и вызывал целый фейерверк болезненных ощущений, что вкупе с общей слабостью сковали все тело парня. Это был первый приступ мигрени в его жизни. Первый, но далеко не последний.

Нил не чувствовал себя так плохо с тех пор как переболел малярией в детстве. Около получаса он просидел на койке, обхватив руками раскалывающуюся от боли голову, пытаясь спокойным глубоким дыханием усмирить свои страдания. Все это время вдалеке что-то все так же продолжало навязчиво звенеть.

Наконец, вновь раскрыв слегка опухшие глаза, де Голль плавно, не делая резких движений, осмотрел место своего заточения. В стенах не было никаких прорезей и тем более окон. Все освещение порождалось двумя крупными лампами с лакированными металлическими плафонами, подобно своеобразным клеткам защищавшими источники теплого желтого света. В помещении было два дверных проема, один был накрепко закрыт массивной стальной дверью, на манер той, что парню посчастливилось недавно повидать в крошечной подземной камере, второй же прикрывался хлипкой деревянной дверцей, украшенной одинокой надписью — «уборная».

Сколько Нил не пытался в последствии вслушиваться и бродить по комнате, источник звона он так и не смог обнаружить. В конце концов парень пришел к выводу что звон раздается только у него в голове. Он слышал ранее что у некоторых солдат на нервной почве могут возникать подобные симптомы. Что же, учитывая недавние события такой побочный эффект вовсе и неудивителен.

Попытки привлечь внимание лежащих товарищей по несчастью не увенчались успехом, — большая их часть совершенно не реагировала, даже когда парень тормошил их самым бессовестным образом. Те редкие особы что подавали признаки жизни лишь что-то невнятно бормотали. В их словесных обращениях (не смотря на общую неразборчивость) безошибочно угадывались не самые гуманные пожелания юноше. Лежачим явно не нравилось, что их беспокоили.

Когда де Голль подошел к очередному плавно дышащему телу, нечто необычное бросилось ему в глаза: торчащая из-под одеяла рука незнакомца была покрыта чем-то вроде черной татуировки. Присмотревшись повнимательнее парень с трудом подавил рвотный позыв. Руку лежачего покрывал густой маленький лес черных грибочков, за ним уже почти не проглядывалась покрасневшая, воспаленная кожа. Осмотрев и другие тела с большим вниманием к деталям, бывший санитар осознал почему большинство лежачих даже не шевелилось, а те немногие что еще были в состоянии отвечать на расспросы, бессильно возлегают на своих койках, не желая даже перекинутся парой слов с новоприбывшим. Все они были не просто больны — грибок уже практически поглотил их тела. Организмы несчастных солдат бросали все свои резервы на борьбу с инородной заразой, и бесславно проигрывали в этой неравной битве.

То, что юноша при первичном осмотре принял за плотную щетину, гематомы, черные родинки и грязь, по большей части оказывалось островками грибка, прорастающими сквозь человеческие тела. Чувство неописуемой жути сковало парня. Пятясь как от прокаженных, он с трудом доковылял до своей койки, где скрючившись замер в позе эмбриона. Обхватив слегка болящую голову руками, пустым взглядом он уперся в потолок, стараясь по крайней мере избавить себя от зрелища неподвижных больных.

«Выздоровел же хоть кто-нибудь? Ну