Карл Свобода появился на кухне Гразеггеров первым. Как и многие другие представители вида «гомо криминалис», он был убежденным жаворонком. Фриц Харманн никогда не вставал позже шести утра, Буч Кэссиди с удовольствием отправлялся на очередной разбой вскоре после полуночи, Рене Кадиллак перерезал глотки своим жертвам преимущественно на рассвете. Свобода наварил полный кофейник кофе, налил себе чашку, сел за кухонный стол и сделал совсем маленький глоток. Затем встал, осторожно надел кухонные перчатки и протер столешницу влажным полотенцем. Потом вымыл кофейную посуду, не забыв ополоснуть саму бутылку с моющим средством, после чего вытер слив раковины тряпкой, почистил ту конфорку плиты, на которую ставил кофейник, и протер все краники и кнопки, к которым прикасался.

— Сакра, сакра! — ругался он.

Встав на колени, оригинал принялся надраивать пол бумажной салфеткой, смоченной в уксусе. Тут появилась хозяйка в халате и остановилась в дверях, с интересом наблюдая за действиями гостя.

— Доброе утро, Свобода. Скажи, пожалуйста, что ты делаешь?

Тот прекратил движения и поднял голову:

— Доброе утро, Урзель. Видишь ли, кухню можно намывать хоть до обеда, но все равно здесь могут остаться следы, которые приведут сыщиков ко мне.

— Зачем же ты в таком случае этим занимаешься?

— Просто так. Упражнение на концентрацию внимания. Нечто вроде тайцзи для объявленных вне закона.

Он аккуратно расстелил перед собой мокрую тряпку, сложил руки лодочкой и нагнул голову.

— Уничтожай все следы твоих деяний, но знай, что всякий раз останется какая-нибудь песчинка, которая выведет на тебя. Сизиф, книга восьмая, стих девятый, — произнес Свобода по-проповеднически нараспев и с австрийским акцентом.

На кухню, зевая, вошел Игнац.

— Сизиф — это тот, которому птицы клевали печень? — осведомился он.

— Вечно ты думаешь только о жратве! Нет, печень здесь ни при чем. Сизиф — это тот, который с камнем. Катил его в гору, а тот снова падал, и так до бесконечности.

— А почему, собственно?

— Кара богов. Сизиф так надежно упрятал в темницу бога Танатоса, то есть смерть, что люди перестали умирать.

— Да, для нашего бизнеса это было бы губительно, — заметила Урзель. — Но слушай, Свобода, может, хватит елозить тряпкой?!

Игнац устроился за кухонным столом.

— Ты уже вернулся с прогулки? — непринужденно поинтересовался он у гостя. — Где же ты был вчера?

Игнац и Урзель даже не рассчитывали получить ответ на этот вопрос. Свобода исчезал и появлялся, когда хотел, у него постоянно находились какие-то дела, а иногда он переодевался просто лишь для того, чтобы «не потерять формы». Похоже, ему доставлял удовольствие сам процесс переодевания. Но Бог с ним, со Свободой. Наиболее животрепещущим вопросом был совсем другой: о чем пишут в ежедневной газете? Игнац бросил на стол свежий выпуск, и все трое стали по очереди штудировать раздел местных происшествий — с возбуждением оперных див, на следующее утро после премьеры жадно вчитывающихся в новости культуры. Отличие состояло лишь в том, что ни Урзель, ни Игнац, ни Свобода вовсе не желали прочитать о себе в газете. Из-за того, что в концертном зале случилось какое-то неординарное событие, за кухонным столом усиленно работали шесть пар надпочечников, продуцируя самый мощный изо всех наркотиков — адреналин.

— Острые ощущения бесценны, — говаривал Свобода. — Если ты идешь на преступление только ради денег, не стоит даже и начинать.

— Глядите! — воскликнул Игнац, тыча пальцем в одну из статей. — Пишут, что в зале всего лишь кто-то спрыгнул с балкона. Так что зря мы переживаем.

— И все-таки один из нас должен сходить за флешкой. В газете нет ни слова о том, что ее нашли, значит, она так и лежит на прежнем месте. Однако знаю я их, этих ищеек. Начнут шарить по всем углам, где надо и где не надо. Они не успокоятся до тех пор, пока у них не останется ни одного чистого формуляра и пока у каждого пункта служебной инструкции не будет стоять галочка.

— Во-первых, наша вещь не обнаружена…

— Ты в этом уверен? Полиция наверняка перевернула там все вверх дном.

— Не думаю. Какого дьявола им обшаривать чердак, если происшествие связано лишь с балконом?

— И даже если они найдут флешку, то не сумеют прочитать ни одного файла.

— Нет, до поры до времени мы все-таки не можем рисковать. Культурный центр оцеплен, туда не войти и не выйти, пока полиция не закончила свою работу. Нам остается только ждать, когда он заработает в обычном режиме.

Игнац несказанно гордился тем, что нашел такое надежное место для тайника. Это случилось несколько лет назад, когда старый Шойрер Зепп повесился на чердаке культурного центра. Раньше из зрительного зала можно было любоваться крышей с ничем не прикрытыми снизу стропильными фермами, и лишь незадолго до визита самоубийцы все обшили деревом, обустроив временный чердак-кладовку. В тамбуре третьего этажа имелось окошко, через которое прежде был виден зал, а после упомянутых строительных работ оно стало глядеть на чердак. Через него-то и пролез старик с веревкой в кармане, чтобы свести счеты с жизнью. Если уж на то пошло, все люди делятся на три категории — «Подвал», «Чердак», «Жить дальше», и Шойрер Зепп относился ко второй из них. Суть дела заключалась в следующем. Один пенсионер, бывший учитель истории, страстно увлеченный краеведением, раскопал однажды, что Шойрер вопреки своим заверениям в обратном все-таки служил в составе Первой горнострелковой дивизии и в 1943 году участвовал в кровавой бойне на греческом острове Кефалония, во время которой были расстреляны тысячи безоружных итальянских солдат и офицеров. Когда этот темный факт его биографии всплыл на свет божий, Шойрер пропал. Именно Петер Шмидингер обнаружил его висящим в петле из страховочного троса, мастерски завязанного простым тройным узлом, который еще называют узлом Каппелини — Лаонта[12], в честь канадского дуэта альпинистов. Это был первый и последний визит рабочего по зданию на чердак.

Родственники уже потеряли Шойрера и тактично пытались выяснить у земляков, не встречал ли кто-нибудь из них уставшего от жизни бывшего горного стрелка. Они даже приходили в контору Гразеггеров с намеками, что, возможно, скоро в горах обнаружится изуродованное тело презренного нациста, значит, похоронной фирме предстоит решить сложную задачу, ведь разбившихся в лепешку людей надо так умело подготовить для прощания, чтобы не слишком внимательному гостю с затуманенными слезой глазами даже в голову не пришла мысль о неестественной смерти несчастного. К примеру, подполковника Кашингера, у которого не раскрылся парашют, Игнац и Урзель загримировали так искусно, что со стороны казалось, он просто спит. Более того, на конкурсе, организованном Баварским союзом ритуальных компаний, супруги Гразеггер заняли с этим «экспонатом» второе место.