курсу августа того года тридцать два рубля, в долларах – сто пятьдесят шесть тысяч с небольшим. Не бог весть что, но как начальный капитал для дела – вполне.

– Видимо, Георгу хватило.

– Имеется кое-что еще. Люба – не простая цыганка: отец – баро табора поволжских сэрвов, мать – шувани. Когда она бежала от них, прихватила фамильную реликвию – православный крест внушительного размера из чистого золота, усыпанный бриллиантами. В день пожара он пропал, хотя хранился отдельно от общего золота – у нее в спальне. Она не уверена, что взял его Тамаш: он знал, какую ценность тот представляет для Любы. Считает, что оставил бы его ей. Рассказала она мне об этом только сегодня, взяла обещание, что сразу отдам ей, чтобы ты даже в руки не брала эту реликвию – какая-то дурная слава у этого креста. Если Тамаш все же украл у нее крест…

– Или наоборот, посчитал более надежным увезти от греха подальше, предвидя мародерство сельчан, – перебив его, возразила я.

– Возможно. Но Люба как раз и подозревает поджигателя, отчасти потому, что пожар начался в коридоре у ее спальни – загорелась штора. Она в этот момент находилась в гостевой хате, где живет сейчас.

– А Тамаша где пожар застал?

– На заднем дворе, там псарня и конюшня. Он первым заметил дым, который валил из приоткрытого окна в коридоре. В дом вбежал с черного хода, сразу на второй этаж. Тамаш, как считает Люба, достал из сейфа коробочки с особо ценными изделиями, положил их в пакет. Менее ценные кольца и браслеты уже лежали вперемешку в этом пакете внутри сейфа давно. Заходил ли он в спальню Любы, неизвестно.

– Как же она узнала, что крест пропал?

– После того как потушили пожар, ходила по пепелищу, нашла пустую шкатулку – кованную из металла, поэтому и уцелела, лишь позолота оплавилась. Тамаш к тому времени был уже далеко.

– Почему она мне ничего об этом не рассказала?

– Что толку говорить – фамильная реликвия пропала. Кто взял? Тебе не кажется, хотя бы частично этот вопрос сможет прояснить только Фандо. – Сотник упрямо подталкивал меня к мысли о том, что разговор с Георгом более откладывать нельзя.

Я и сама это понимала. Понимала и то, что майор, не считаясь с моими желаниями, в любой момент может вызвать Георга для беседы. Пока беседы… А если откроют уголовное дело по факту насильственной смерти отца по вновь открывшимся обстоятельствам (кажется, я правильно сформулировала) – допросить и в качестве свидетеля. И самая крамольная мысль казалась совсем уж дикой: тот самый лодочник – Георг. Поспешное его бегство из отделения после наших с Сотником вопросов о золоте косвенно подтверждало мое предположение. Или не только мое?

– Михаил Юрьевич, вы на следующий день после смерти Юдина приезжали на дачи? – выпалила я.

– А как же. Рано утром, вместе с экспертом. Осмотрели территорию, никаких следов шин чужих автомобилей, никаких лодок на воде и рядом с домами. Все окна и двери коттеджей заколочены досками, полное запустение. Кстати, дом Громова тоже имеет нежилой вид, ставни на окнах на замках. Трава по пояс, еле-еле видна кирпичная дорожка к крыльцу. Так что и его, как он утверждал, в тот день, похоже, не было.

– Я знаю, у него отец болеет, за ним нужен постоянный уход. Павел Андреевич буквально привязан к дому.

– Да, именно так он и мне сказал. Когда вы виделись?

– Вчера днем. Он с майских праздников на даче не был. Я хотела расспросить его о бабушке и ее поклонниках, но, как оказалось, он их не знал.

– А с чего такие вопросы к нему? – удивился Сотник.

– Подростком он иногда приезжал на дачу к деду. Тот служил в те годы водителем в КГБ. Я просто подумала, что мальчик Паша, хотя и был младше, мог знать тех, кто еще был в компании с Софьей, Ильей и Романом. Вдруг среди них тот самый «четвертый угол» треугольника, возможно, еще один влюбленный или просто завистник, я уже и не знаю, что за хвост тянется из прошлого!

– И?

– Он не помнит никого из них! Впрочем, это вполне объяснимо – разница в возрасте, разные тусовки. В общем, ничего нового не выяснила. Кроме одного факта, – улыбнулась я, вспомнив газету.

– Какого же?

– Громов, ожидая меня, читал «Правду». Я подумала, познакомься он с Романом Егоровичем, нашли бы общую тему для разговоров – любовь к компартии.

– Интересно…

– Михаил Юрьевич, если никого из дачников не было в тот день, кто такой этот лодочник? Есть мысли? – спросила я осторожно.

– Если ты о цыганах, сразу скажу – все опрошены тем же утром, к озеру со стороны Жуковки никто и близко не подходит, детей порют нещадно за одни только мысли об этом. Лодок во дворах нет. Алиби у всех проверено – работают у местного фермера в теплицах с утра до сумерек, а Юдин скончался примерно в полдень.

– А русские?

– Проверяем, но со слов многих – тоже обходят озеро стороной. Правда, алиби есть не у всех. Но опять же, автомобильного следа в ваш поселок нет, единственно возможный путь – по озеру… Резиновые лодки имеются у многих, ездят рыбачить на реку.

– Резиновая… – Я задумалась. – В моем «кино» лодочник плыл на веслах, я «слышала» всплеск, но лодка… нет, не знаю. Вполне могла быть и надувной!

– Это не меняет сути, как я понимаю: и отец, и Юдин, по твоему мнению, погибли по вине одного и того же человека – поющего романс над водной гладью. Так?

– Да, – твердо ответила я, вновь ощутив холодок.

Глава 24

– Ты точно не хочешь вызвать опергруппу по факту вандализма и возможной кражи? Все-таки налицо несанкционированное проникновение в твою собственность. – Сотник был серьезен, но мне почему-то послышалась в его фразе ирония – мы вдвоем, зачем такой официоз?

– Нет, – сухо ответила я. – А сами отпечатки пальцев вы снять не можете? Хотя бы с часиков?

– Частным образом собранные улики доказательством преступления считаться не будут, – равнодушно