– Надоел, достал до печенок, привел в бешенство…

– Достал до печенок… Кажется где-то в литературе я встречал такое выражение. Это сленг? А что касается моей бабушки – кстати, очень поучительная в нашем случае история. Она родилась в Ростове. Ее отца расстреляли в 35-м, по обвинению в троцкизме, тогда многих видных большевиков расстреливали, проводили так называемые чистки. Бабушкин отец был бургомистром, главой… как это, горсовдеп?

– Горсовет, – проронил Денис, вновь осознавая ужасную правду, которая свалилась на советских людей несколько лет назад.

– А маму бабушки Ольги застрелили фашисты. Да-да, – покивал Юрген на пораженный взгляд Дениса. – Могли и не застрелить, она зря испугалась и побежала… Так бабушка мне рассказывала. Вы понимаете, что после этого она не могла испытывать любви к немцам, и когда часть молодого населения Ростова интернировали на территорию Германии, она вовсе не радовалась. Хотя многие радовались. Конечно, вы не верите, но это факт: патриотами были не все. Некоторые мечтали вырваться из советской России. Бабушке едва исполнилось восемнадцать, она была красива и понравилась хозяину фермы, на которую ее направили работать. Мой дед был намного старше, вдовец, но еще крепкий как мужчина. Дед не воспользовался своим положением, как мог бы, наверное, но был достаточно настойчив. Бабушка говорила, что вначале и помыслить не могла об отношениях с немцем, но спустя некоторое время сдалась, поверив в искренность его чувств. Моя мать родилась в апреле сорок пятого. Бабушка с дедом обвенчались уже после окончания войны. Швабия была оккупирована американцами и из этой части Германии редко кто соглашался вернуться в советский «рай». И хотя оккупанты умышленно разрушали немецкую промышленность, целыми заводами вывозили оборудование – в американской зоне жилось значительно лучше, чем в английской или французской, тем более, в русской. Дед дожил до глубокой старости и оставил бабушке Оле крепкое хозяйство. Она до сих пор работает на ферме, конечно, уже не доит коров своими руками… Я очень люблю бывать у нее в гостях. Это неподалеку от Равенсбурга, два часа на автомобиле. Красивая местность, чистый воздух, свежее молоко… Вы любите свежее молоко?

– Парное?

– Парное. Бабушка так же называет, – потеплел лицом Майсснер.

– Нет, не люблю. У меня нет бабушки в деревне.

Он вообще ни разу не бывал в настоящей деревне, там, где коровы, овцы, колхозные поля… Только в кино видел. Совсем не похоже на игрушечные немецкие деревушки.

– Итак, Денис, о чем говорит эта история? О том, что можно забыть.

– По вине вашей бабушки никого не убили.

– Она пережила не одну смерть. Она собственными глазами видела, как застрелили ее мать, и все-таки не впала в депрессию, нашла силы жить дальше. Перестроила свою жизнь так, как совсем не предполагала, в чужой стране, с человеком, которого – по национальному признаку – могла бы считать злейшим врагом…

– Не годится ваш пример, Юрген, – помотал головой Денис. – Ваша бабушка поменяла жизнь не сама, за нее решила война, обстоятельства внешние.

– А вашу жизнь поломали не внешние обстоятельства?.. Вы ничего не могли изменить. Помните, мы с вами говорили об этом? Подумайте дома. Запишите свои мысли. В следующий раз мы обсудим их.

…

15 марта 1995 г.

Здесь, в Швабии, март – уже настоящая весна. Вчера шел от Юргена и заметил, как пробивается новая трава и какие-то цветы на газонах, как почки набухли на кустах. Шел и думал о том, что сказал Юрген. Я ничего не мог поменять. Неужели не мог?

Он советовал подумать. Думаю.

Если бы я не струсил ответственности, а сообщил в милицию о готовящемся преступлении сразу. Обратился куда ближе – в Сосново. Сумели бы они предотвратить? Доклады наверх, разрешения на проведение операции и прочая волокита, которой у нас любят заниматься вместо дела… Запросто могли не успеть. Или бандитов бы взяли, а на кого они покушаются, не выяснили. Я ведь этого не знал. Обосновано ли мое чувство вины? Получается, что частично и предположительно.

Когда узнал, кого собираются убить, я мог сразу сам рвануть в дачный поселок. С голыми руками на бандитов? На бугаев, качков, которые по полдня проводят в тренажерных залах? Да еще вооруженных? Глупо и смешно. Неконструктивно – любимое словечко Юргена.

Еще вариант: я бы поднял бучу в поселке, устроил какой-нибудь шум, чтобы все сбежались, и Валентин Артемьевич мог найтись. Во всяком случае, шум отпугнул бы бандитов… Возможно. А еще более вероятно, что в таком случае я бы до следующего дня не дожил. Реально? Да. Конструктивно? Нет.

Я мог с первого раза отказаться участвовать в Мишкиных делишках, не возить его никуда на машине, сказать: «сломал свою – твои проблемы», или сослаться, что нет времени. Мог, поняв, что фактически принял участие в рэкете, врезать Мишке. Вряд ли я сумел бы его всерьез побить, скорее, он бы меня наколотил, и все-таки попытаться мог. Что бы это дало? Ничего. Только то, что о готовящемся преступлении я бы не узнал. А Игнатьева все равно убили бы. Неконструктивно.

Иришка… Конечно, в этом случае я был бы рядом с ней, сколько мог… Возможно, я уберег бы ее от самоубийства, но есть ли стопроцентная уверенность? Не знаю…

Тетя Лиза… Я жил в ее квартире, люди Седого проследили за старушкой до дачи, думали, что я скрываюсь там. Если бы меня не искали, тетя Лиза была бы жива, одной смертью меньше на моей совести. В том случае, если бы совесть подсказала мне не водиться с Мишкой.

Значит, я мог что-то поменять. Надо сказать Юргену.

…

22 марта

Опять проснулся от кошмара. Кричал я или нет? Прислушался. В квартире тишина. Отчего опять приснилось? Три недели без кошмаров, я думал, они отпустили меня.

Вчера показалось, что за мной следят. Какой-то человек – высокий, широкий, в серой куртке и шапочке с длинным козырьком – шел следом за мной от самых курсов до остановки подземки. Там длинный с поворотами переход по тоннелю, обычно вечером он безлюден. На каком-то отрезке мы оказались одни, и мне захотелось бежать. Я спиной ощущал его взгляд. Не побежал, но прибавил шагу. Кажется, он тоже прибавил. Он шел шагах в двадцати. На остановке оказались люди, не так страшно, но, когда подъехал вагон, я сделал вид, что вхожу, а в последний момент выпрыгнул. А он уехал.

Значит, я все-таки боюсь. За свою жизнь, или за то, что моя смерть убьет маму?

Если они знают, где я учусь, то выследят: не сегодня, так завтра.

Отложив тетрадь, Майсснер перевел взгляд на Дениса.

– Давайте сначала проанализируем ситуацию со смертью старой женщины, тети Лизы. В данной истории она… случайный элемент. Да, именно случайный. Она не имела отношения к делу, ничего не знала. И вы сами говорили, что очень редко навещала свою квартиру. Она уступила ее вам, а сама жила за городом. Так? Она могла не приезжать еще несколько дней? Могла. Седой мог принять решение прекратить следить за квартирой? Мог.