Невельской не слыхал ничего подобного.

— Мне об этом сказали мои матросы, когда я еще не был в Николаевске, — заявил Петров. — Допросите Салова, он сам подтвердит.

Идет дождь. На море — легкие волны. Пришла «Оливуца». На рассвете было слышно, как во мгле громыхнула якорная цепь.

В залив идет шлюпка. «Судя потому, что послали Овсянкина, — думает Чихачев, — новостей хороших нет. А то старался бы приехать Розенберг».

— Где же пароход? — спросил Невельской, когда мичман выбрался на песок.

— Не могу знать, ваше высокоблагородие! — ответил Овсянкин.

— Разве в Аян не пришел пароход? Мне сообщает об этом правление Компании.

— Никак нет, ваше высокоблагородие!

Опять куча писем. Командир «Оливуцы» сообщает, что грузов в Аяне было две тысячи пудов, но он взял только часть, так как по требованию Кашеварова на судно «погружен груз для Камчатки».

«Опять начинать переписку?!» — в досаде подумал Геннадий Иванович.

Семь человек арестованных привезены в Петровское. Трое подозреваются в кражах у гиляков. Двое уличены в попытке совершить насилие над гилячкой.

— Взял их с собой, чтобы были перед глазами, — объяснил Невельской.

Сюда же привезен Салов.

Веселый блеск карих глаз боцмана исчез.

Невельской решил очистить экспедицию, выслать всех неизлечимо больных и всех в чем-либо подозреваемых и уличенных, которых он назвал «чающими движения воды». Всего с Саловым набралось десять человек.

Сенотрусов обещал исправиться, и его решено оставить.

Невельской сказал Овсянкину, что обо всем этом напишет командиру корвета официальную бумагу.

— Но как же вы могли продовольствие оставить в Аяне?

Пошли домой. Пока Невельской писал, мичман Овсянкин в разговоре с Чихачевым признался, что сам возмущен — продовольствие для Петровского не взято, а погружены какие-то старые якоря для Камчатки. По словам мичмана, даже Лихачев недоволен. На этот раз настоял Кашеваров.

Невельской написал командиру «Оливуцы», что очень просит его на пути в Камчатку зайти на рейд Аяна, необходимо отправить Чихачева курьером в Иркутск и послать важные письма, что высылает десять человек негодных людей и одного уличенного в преступлении и взамен их умоляет оставить из своей команды десять матросов.

Ветер крепчал, и в этот день Овсянкин не вернулся с ответом. К утру «Оливуца» подняла якорь и ушла в море. Начинался шторм. Пока море бушевало, Невельской писал бумаги в Петербург и губернатору.

Муравьеву он сообщал, что посылает Чихачева нарочным.

Опять писал о побеге матросов и о розыске, который произведен в Николаевске; о том, что при формировании экспедиции в нее из Аяна и Охотска сбыты многие подозреваемые в преступлениях. Завойко и Кашеваров отделались от них. Сообщал о посылке официальной бумаги в правление Компании, в которой пишет о своем отказе от полуторатысячного годового оклада, который Компания ему платит. «Отказываюсь, лишь бы не иметь с Компанией дела и не посылать глупых отчетов, которые с меня требуют». Писал то гневно, то с мольбой, то ругал правительство, то клялся в верности ему. Под конец приписал: «За веру, царя и отечество!», чтобы не оставалось никаких сомнений в его патриотизме, чтобы и Муравьева не подвести по нынешним временам.

Шторм бушевал два дня…

Стихло, солнце выглянуло, подошла «Оливуца» и снова бросила якорь… С судна доставили письмо Лихачева, что десять матросов оставить не может. Берет ли он негодных, зайдет ли в Аян — ответа не было.

Между тем началась выгрузка. Невельской сам поехал на «Оливуцу».

Лихачев — молодой, полный, рослый. Служака до мозга костей. Невельского встретил любезно, согласился взять больных и порочных и сдать их в Аяне, а также оставить там почту и высадить Чихачева. Но просил тут же написать официальную бумагу и указать в ней, что в письмах, отправляемых в Иркутск, содержится сообщение о весьма важных государственных делах.

— Если это будет указано, то я, не вдаваясь в подробности, могу подойти на вид Аяна… Только тогда оправдаюсь перед Василием Степановичем Завойко.

Десять матросов он наотрез отказался оставить.

Едва Невельской написал бумагу и с Чихачевым вернулся на берег, как шлюпка, отвозившая их, снова пришла. Прибыл мичман Розенберг с ответом Лихачева на бумагу, только что написанную Невельским на борту «Оливуцы». Геннадия Ивановича дома не было, он ушел на верфь. Розенберг расшаркался, поцеловал руку Екатерине Ивановне…

За Невельским послали. Он сразу явился. Лихачев официально извещал бумагой, что согласен идти на вид Аяна и просит прислать почту. Уверял, что понимает тяжелое положение экспедиции и просит сообщить Геннадия Ивановича, не нужно ли ему что-нибудь. «Для экспедиции будет оставлено в Петровском все, что возможно, из собственных запасов, имеющихся на корвете». Он также сообщал, что баркас может оставаться в экспедиции.

Розенберг сиял, как будто он сам все это выхлопотал для Невельского.

— На этот раз Иван Федорович благородно поступил! — сказал Невельской, когда мичман отправился на судно.

На другой день Чихачев попрощался с Невельским на берегу. Вельбот ждал его. Рослые матросы в шерстяных рубахах сидели наготове с веслами.

— Всех «чающих движения воды» сдайте в Аяне и объясните Николаю Николаевичу, что это за дрянь! — говорил Невельской.

«Дрянь» — замеченные в кражах, в попытках насилия, в картежничестве, обмане товарищей, многие уж не раз поротые, — грузилась на баркас.

А время не ждет. Ветер опять крепчает. Вон видно, на баре грохочет огромная волна, завивает вихри. Трудно пройти будет вельботу.

— Твердите Муравьеву: парохода нет! Золото и каменный уголь есть, но Компания сообщает, что им не нужны. Не верят, что есть уголь. Товаров для торговли нет! Позоримся перед маньчжурами! Говорите Николаю Николаевичу тысячу раз: нельзя потерять Сахалин, смерти подобно.

Поцелуи. Объятия. У Екатерины Ивановны слезы на глазах. Быстро пошел по заливу командирский вельбот «Оливуцы». Тронулся баркас. Грустно было на душе, что Николай Матвеевич уехал.

— Я так и написал, что отчетов, как требует Компания, посылать не буду! — говорил Невельской, ведя под руку Екатерину Ивановну и направляясь к дому. Он старался говорить о деле.

— Вон Николай Матвеевич машет, — заметила Екатерина Ивановна. Она сняла платок и махнула в ответ.

«Он будет в Иркутске, а потом в Петербурге. В Красноярске побывает у сестры Саши…»

— Воронин пойдет крейсировать в южный пролив, — продолжал Невельской, невольно останавливаясь и оглядываясь на вельбот, который входил в полосу прибоя.

А ветер воет. Пески кругом шуршат. Сегодня Кате так грустно видеть все это.