Доктор добился своего, потом отошел к окну, стоял там и тяжело дышал.

– Я тебя таким никогда не видела, – страстно прошептала она.

Он резко повернулся к ней:

– Опомнись, дура! У нас заражение!

Серафима открыла рот и попыталась что-то произнести, но выражение его лица было настолько растерянным и опустошенным, что она проявила благоразумие и не стала выказывать собственную важность. Субординация, пусть иногда и показушная, в данную минуту была полностью уничтожена.

Внутри доктора в секунду сломалось нечто рабское, послушное. Сгорели невидимые подпорки, стерлись границы социума, заставлявшие его терпеть над собой эту грымзу. Раньше он делал это за нищенскую зарплату, теперь – ради своих экспериментов.

Иртышный выпрямил спину, властно, по-царски глянул на Карпатову и тоном профессионального дознавателя-садиста задал вопрос:

– Где ключи от лаборатории?

– Да какое тебе дело?! Как ты смеешь!.. Я тебя уволю, Иртышный!

Теперь он имел за плечами стипендию в десять тысяч долларов и мог позволить себе многое.

– Дорогая, ты лучше заткнись. Через две стенки отсюда на койке лежит человек, остановить которого в случае чего будет невозможно. Санитары не справятся, уколы приведут его в бешенство. Говори, где ключи!

Она откинулась на спинку кресла, зацепила кончиками пальцев верхний ящик стола. Тот выехал. Среди бумажек, скоб для степлера, канцелярского клея и прочего лежала связка ключей.

– Вот так просто?! – продолжал негодовать доктор.

– Аркаша, сядь, успокойся. Хочешь, я тебе чаю с мятой заварю?

– Завари, – сказал он тихо и безразлично, продолжая смотреть на ключи.

– Ага, – живо подтвердила она и осторожно, стараясь исключить всякое касание, обошла его сбоку.

– Кто мог взять ключи? – вернулся к старому доктор.

– Даже не знаю. – Серафима промывала чайник под краном, собираясь засыпать туда новую порцию заварки.

Иртышный посмотрел на особу, суетящуюся у мойки, и поймал себя на мысли, что есть женщины, которые достают тебя, пилят, долбят тебе мозг. В итоге ты в один прекрасный момент взрываешься, да так, что вокруг не остается ничего живого. Дамы ловят кайф от этого. Остается неразгаданным только одно. Делается все специально или по наитию?

Серафима поставила перед ним чашку, вернулась на свое место и быстро закурила.

– С мятой, как просил. Что будет, Аркадий?

– Пока ничего. Итак…

– Да, ключи. Санитарка, которая убирается здесь. Вот и все.

– Все? Подумай, прошу тебя.

На второй затяжке она скривилась.

– Что? Говори, Серафима!

– Лиза могла. Но я не думаю.

– Где она?

– В школе.

– Понятно.

Он вышел из кабинета и решительно отправился искать и инструктировать санитаров.

Кузнецов со Столяровым стояли посреди ординаторской, морщили лбы, терли ладони, равномерными движениями массировали собственные бицепсы и трицепсы. Сцена напоминала постановку задачи команде регбистов в раздевалке перед ответственным матчем. Только эти самые спортсмены не могли взять в толк наставления тренера. Тот велел им вовсе не скручивать шахтера и не надевать на него смирительную рубашку. Они должны были силой слова и мысли убедить пациента прекратить буйство, если он вдруг его проявит, и спокойно сидеть в палате.

– Не прикасайтесь к нему, слышите! Это опасно!

– Он что, заразный? – не выдержал Столяров.

Иртышный вытер тыльной стороной ладони влажные губы.

– Не важно. Я пойду звонить. Ни в коем случае не выпускайте Барова из камеры и не вздумайте заходить внутрь.

Доктор не мог выгнать главврача из своего кабинета, а звонок надо было сделать без лишнего шума. Ему пришлось спускаться на первый этаж, к посту медсестры.

– Ниночка, дайте-ка мне аппарат, – попросил Иртышный, взял телефон и скрылся вместе с ним в сестринской, находящейся рядом.

Благо дамы сами попросили сделать провод подлиннее, чтобы можно было спокойно поболтать за закрытой дверью. Сейчас у доктора был как раз такой случай.

Вестовой отсыпался после смены, и жене пришлось будить его. Прошло не меньше минуты, прежде чем в трубке раздался хриплый голос санитара.

– Егор Федорович, я тебя прошу сходить к Ковальски. Пусть придет в больницу с оружием. Я ему заплачу.

– Что случилось? Опять кто-то сбежал?

«Что ему ответить?»

– Пока нет. Ты тоже подходи.

– С оружием? – Вестовой начинал очень сильно подозревать, что у доктора что-то пошло не так.

– Вначале сходи к охотнику, узнай, дома ли он. Если нет, записку напиши. Пусть подходит при первой возможности. Упомяни про двести долларов. Потом перезвони на пост. Я буду ждать.

Как назло, Ковальски дома не оказалось, а раз так, то кроме Вестового и помочь было некому.

Иртышный шепотом обрисовал Егору Федоровичу ситуацию с Баровым, приказал тому взять с собой ружье и вышел из сестринской.

Надо же, как странно. Нина почему-то оказалась прямо под дверью.

– Все на месте? – отстраненно справился Аркадий Петрович, без эмоций глядя на не успевшую загореть ложбинку между двумя холмами, торчащими под халатиком.

– Да, – звонко ответила Нина, приняла аппарат и поставила его на законное место.

Вестовой быстро шагал к больнице. По дороге с ним успели поздороваться две женщины, взгляды которых были направлены не на него, а на зачехленное оружие.

Раскрасневшийся санитар вскоре подошел к лавке в саду, на которой нервно покуривал доктор.

– Ты что же, Аркадий Петрович, хочешь, чтобы я в человека выстрелил? Не стану. Это уголовщина, – вместо «здравствуйте» выпалил Вестовой.

– Чего тогда ружье принес? – Иртышный поднялся и подошел к нему вплотную. – Денежки тебе карман не жали пока?

– В тюрьму не хочу.

– Ты, если придется, по ногам не сможешь ему пальнуть, что ли?

– У меня дробь только с собой. Сам знаешь, как она разлетается.

– Не важно. Если он действительно заразился, то ему ничего не будет. Волка вспомни. Главное, чтобы бедняга сам не понял, кем стал.

– Подведешь ты нас всех под монастырь. А если ошибаешься?

– Хорошо бы. Не волнуйся, Егор Федорович, ты еще себе остров в океане не купил. Погоди, раскрутимся. Это так, рабочий момент.

«Вдруг Баров не один?» От этой дикой мысли сердце чуть не выскочило из груди Иртышного.

Доктор бросил бычок и мысленно унесся в дали, неведомые санитару. Он быстро вернулся оттуда и настоял на том, чтобы тот собрал ружье, но по больнице не мотался, а тихо засел бы в сестринской.