Лейтенант по-доброму улыбался:

— Ему бы на верблюде с такими ногами. Да он бы и не поймал её. Это всё равно что жирафу ловить мышку-полёвку…

— Чего только не увидишь тут, правда? — Елена постаралась придать своему голосу максимум бодрости.

Она постояла с минуту возле ворот, поглядывая на постовых, но так и не сумела понять по выражению их лиц, видели они её вчерашний загул или нет, зафиксировали её «неконтролирумый контакт с иностранцами» или нет.

— Что ж, — пробормотала она, — пойду работать… Ой, у вас сигаретки не будет?

— Пожалуйста, — Смеляков с готовностью протянул пачку «Честерфилда».

— Спасибо, — Елена закурила и медленно пошла в здание.

В течение дня она ещё несколько раз выглядывала из окна и выходила во двор, чтобы пройтись вдоль ограды. Виктор видел, что женщина нервничала, и его подмывало сказать ей, чтобы она не беспокоилась, а если и не сказать, то хотя бы просто дать понять это. И всякий раз он спешил посмотреть на Воронина. Тот ничем не проявлял себя, стоял на посту, как обычно, безучастно оглядывая улицу.

Когда рабочий день закончился, Елена вышла из ворот, попрощалась с постовыми, сделала несколько шагов и остановилась. Потоптавшись на месте, она обернулась, глядя в землю.

— Что-нибудь потерялось? — Смеляков сделал шаг по направлению к ней. — Помочь?

— Показалось, будто упало что-то… — её голос едва слышался.

Елена подняла на него глаза, и он увидел такую нечеловеческую мольбу в её взоре, что решил хоть приободрить её.

— Вы чудесно выглядите сегодня, — сказал он

— Правда? А спала плохо, — она не сводила с него глаз.

— Наверное, во дворе было шумно? А у нас здесь тихо было, как всегда.

Она помолчала, продолжая стоять на месте и перебирая пальцами застёжку сумочки.

— Вы не беспокойтесь, — Виктор сделал паузу, — ступайте спокойно домой. Если я найду здесь что-нибудь, я подниму… Но по-моему, вы ничего не уронили, вам показалось…

Она растерянно оглядела тротуар вокруг себя и опять посмотрела на Смелякова:

— Правда?

— Не тревожьтесь.

— Спасибо…

Когда она скрылась за поворотом, Виктор мысленно улыбнулся.

«Ну вот… Маленькое доброе дело… А я, оказывается, умею улыбаться не только лицом, но и внутри… Как же приятно быть добрым… Чертовски приятно!»

Уже больше месяца Юдин обитал у Эльзы Шапошниковой. Старушке, у которой он снял комнату, он по-прежнему платил.

— Комната остаётся за мной, Варвара Семёновна, — внушительно сказал он бабке, впервые обратившись к ней по имени. — Мне по району ездить много приходится, материал для газеты собираю. Но комнату вы никому не сдавайте, добро?

— А чего сдавать, коли постоялец имеется?

— Вот и славно.

— Ты, сынок, не тревожься. Я никого не подселю сюда больше…

Однажды, когда хозяйка ушла на рынок, Юдин выкопал на заднем дворике яму возле дровяника и перенёс туда золото и деньги. Он тщательно засыпал тайник опилками и навалил сверху поленьев.

«Так-то надёжнее будет».

Золото не давало ему покоя. Он постоянно думал о тугих кожаных мешочках, иногда видел их во сне. Однажды ему приснился просторный проспект, залитый серебристым блеском зеркал. Зеркала были всюду: стены домов, витрины, тротуар, проезжая часть — всё было сделано из зеркал. Юдин медленно, пританцовывая, шагал по этому зеркальному миру и всюду видел свои отражения. Он заглядывал в рестораны и бары, тоже зеркальные, выпивал там из больших зеркальных кубков сладкое вино и непременно доставал из кармана увесистый мешочек с золотом, чтобы расплатиться. Официанты ставили перед ним аптечные весы с серебряными чашами, и Юдин отсыпал из мешочка золотой песок на одну из чаш. Случалось, что песок падал мимо чаши, рассыпался по зеркальной поверхности стола, искрясь в ярком свете, но Юдин не беспокоился.

— Это вам на чай, — щедро говорил он официанту.

От сна он пробудился, переполненный давящим чувством счастья в груди.

Рядом лежала Эльза. Верхний край одеяла завернулся и обнажил её груди. Губы её чуть подрагивали, будто она нашёптывала что-то. Он выбрался из кровати, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед зеркалом.

«Зеркало!»

Он приблизился к нему и потрогал своё отражение рукой, ожидая какого-то чуда. Холодное прикосновение стекла… Больше ничего. И отражение голой мужской фигуры, жилистой, бородатой, со спутавшимися на голове белобрысыми волосами, с растерянными голубыми глазами.

«Это всё не то!»

Он отвернулся от зеркала и, поколебавшись с минуту, направился на кухню, шлёпая босыми ногами по паркету. В холодильнике стояла закупоренная бутылка коньяка, и Юдин торопливо открыл её, боясь упустить не покидавшее его чувство сна. Он всё ещё ощущал присутствие необыкновенного зеркального города. В его груди всё ещё кипело нечто огромное, необъяснимое, торжественное. Он понимал, что через пару минут тень сновидения уплывёт, и он останется в привычном сером мире, поэтому хотел задержать затуманенность сознания глотком коньяка.

Когда Эльза проснулась, Юдин полулежал в кресле напротив кровати и жмурился на светившее сквозь окно солнце. У его ног стояла пустая бутылка.

— Коленька, ты что, дорогой мой? — растерянно спросила Эльза.

— Эля, мне так хорошо! — на его лице застыла блаженная улыбка. — Я видел такой обалденный сон!

— Какой сон?

— Замечательный… Это хороший знак…

— Какой знак?

— Ты не поймёшь…

Он поднялся и приблизился к постели.

— Ты всю бутылку, что ли, высосал? — она свесила ноги с кровати. — Когда ты успел?

— Наплюй! Не в коньяке счастье, Эля! У меня на душе так… радостно так!

— Странно, но ты почти не охмелел, Коля… Да я и не переживаю из-за коньяка… Бог с ним… Я о тебе думаю… Пьёшь ты много, Коленька…

«Коленька! Надоело мне это имя… Скоро уже… Малость потерпеть надо ещё, а там и в Москву рвану. И никто не остановит меня, никто! Ох, как мне всё обрыдло… Быстрее бы… Воля, Финляндия, мечта моя… Кажется, я вот-вот свихнусь. Что за маразм: денег полно, золотом сумка набита, а жить нормальной жизнью не могу позволить себе… Миллионер в спецовке сраного грузчика! Мать твою… Обрыдло!»

Он встряхнул головой, протянул руку и потрепал Эльзу по голове.

— Видная ты у меня баба.

— Что это ты вдруг? — Эля улыбнулась. — Раньше комплиментами не сыпал.

— А я и сейчас не сыплю… Просто весело на сердце, хочется сказать что-нибудь хорошее.