Бедряга смотался парламентёром в венгерские гусарские части, нахальнейше оповестив, что их вызывает на состязание Ахтырский гусарский полк под командованием подполковника Дениса Давыдова. Предмет спора: есть два бочонка крепчайшей сливянки, побеждают те, кто прикончит их быстрее и без закуски! Ясное дело, что венгры не могли попустить уступку русским в деле пития их национального напитка. Ну а через час наша кавалерия полегла вперемешку с гусарами противника в трогательном братском единении, так и не выяснив имя победителя…

В свою очередь, к австрийцам был направлен героический ротмистр Чеченский. Да, да, тот самый, что твёрдо знал целых три предложения на русском и ни слова по-немецки. Ей-богу, надо было слышать их переговоры. Там бедный переводчик едва не стрелялся от ужаса и безысходности…

– В принципе мы готовы сдать город…

– Давай пацэлую!

– Но требуем сохранения знамён, оружия и обозов.

– Щас зарэжу!

– О, не стоит так волноваться! Давайте придём к разумному компромиссу.

– Я больше нэ буду…

– Наши части отойдут за границу в организованном порядке.

– Давай пацэлую!

– Однако мы вынуждены предать огню провиантские и комиссариатские магазины…

– Щас зарэжу!

– Но поймите же, наше командование будет крайне огорчено. Нас не поймёт император!

– Я больше нэ буду…

– Однако, если обставить наш отход как вынужденное бегство, возможно, удалось бы сохранить несколько зданий. Но это исключительно между нами…

– Давай пацэлую!

В конце сего содержательнейшего диалога генерал Фрейлих вышел из Гродна с остатками конницы и пехоты, оставя нам всех венгров (чему они и сами были несказанно рады!), весь запас продовольствия на сумму более миллиона рублей и тридцать орудий в полном боекомплекте.

* * *

Партия вошла в город буквально по их следам, занимая улицы и ставя везде караулы. Макаров и Бекетов пропадали до вечера, выясняя отношение местного населения к русским оккупационным войскам. Оказалось, что нам никто особенно не рад.

Основную часть горожан составляли надменные поляки, всё ещё полагавшие армию нашу под Смоленском, а Наполеона по-прежнему восседающего в Московском Кремле. Однако треть населения были безобидные евреи, проживающие в Польше, и вот они-то вдруг и проявили себя как самые преданные лазутчики в нашу пользу. Забыв на время об алчности и корыстолюбии, ринувшись навстречу лошадям нашим, дети Сиона столь рьяно и радостно выражали своё искреннее воодушевление, что я невольно задумался: а так ли уж был неправ мой прапрапрапрадедушка?

Утро вечера мудренее, я отложил торжественный въезд в город на завтра, убежав побыстрее спать, дабы заручиться полезными советами от великого пророка израильтян. Спал без снов… Моё состояние наутро – сами понимаете…

Именно в тот момент, когда я действительно нуждаюсь в чьей-либо поддержке и помощи, этих «кого-либо» днём с огнём не сыщешь! Так, значит, придётся срочно что-то выдумывать самому… Мыслей в голове, как на грех, всего одна, и та не о том. Лизанька моя, увижу ли тебя, невинную, чистую, томно произносящую: «Да, мой небритый Тезей…»

О, пощади! Зачем волшебство ласк и слов,

Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокой,

Зачем скользит небережно покров

С плеч белых и с груди высокой?

– Ваше высокоблагородие, тут до вас жид пришёл!

– Оставь меня, Петренко, я на Пинде…

– На… …… хрена себе?! – с трудом высказался молодой казак, широко перекрестясь. – Да за что ж вас, отец родной, в такое место?!

– Вот ведь жизнь, и поговорить по-интеллигентному не с кем… – сокрушённо покачал головой я. – Продолжай службу, Петренко… Хороший ты парень, простодушный, только ассоциации чересчур прямолинейные…

– Ас…сы…ци… Матерь Божья, кто у меня прямолинейные?!

– Пшёл вон, – тихо попросил я.

Он понял, не обиделся и, лишь выметаясь из горницы, уточнил:

– Так звать или по шеям?

– Утоплю в Кастальском токе…

Минутой позже пред очи мои карие из сеней вытолкнули старого до невозможности (столько не живут!) еврея. Худой, загорелый, с библейским носом и глубоко печальными глазами дед, не испытывая моего терпения, сразу перешёл к делу:

– Я знал многих счастливых людей, но шоб ви жили лучше! Это было приветствие, но, так как ви человек военный, я могу повторить ещё раз и медленно, по буквам…

– Вы ко мне? – прекрасно зная, что да, зачем-то спросил я.

– О, а ви таки крайне проницательны! Я – к вам. Ни за шо не дерзнул бы отрывать от поэтических опытов, – он мельком глянул на мои бумаги, кои я смущённо накрыл ташкой, – но меня тоже никто не спрашивал… Этой ночью мне было видение!

– Не может быть… – кисло улыбнулся я.

– Ай, не говорите таких слов, ви его не видели! Ко мне пришёл сам пророк Моисей, и таки имел длительную беседу. Но вот рассвет, и я здесь, потому как ви меня буквально ждёте! И не стройте такое лицо, вам не идёт… Клянусь Торой, если бы вчера мне кто-то сказал, шо я понесу слова еврейского пророка до ушей русского гусара… Ой, он бы сделал мне смешно!

– Я вам смешно не сделаю.

– Ви сделаете мне грустно?

– Нет, не в этом смысле, – поспешно поправился я, жестом приглашая старца сесть. – Эй, Бедряга! Или кто ещё там есть?! Чаю нам и сухарей! Сала не предлагаю…

– Почему?

– Оно не кошерное.

– Ой, да шо ви говорите! Всё же можно поменять…

– И к тому же кончилось, – соврал я. – А теперь, уважаемый, подробно и обстоятельно изложите всё, что передал для меня вам пророк Моисей. По идее он должен был бы явиться ко мне лично…

– Вы ТАКОЙ большой начальник, а я пью ваш чай?!

– Не отвлекайтесь, прольёте! Итак…

Разговор затянулся часа на два. Реббе ушёл от меня, гружённый хлебом, сахаром, крупой, солью и половинкой сушёного леща. Я же, получа взамен бесценную информацию, приступил к «низложению» польского гонора самыми жестокими методами. Держу пари, там, на небесах, Моисей и все пророки просто ухохатывались, глядя на все глупости, что мы творили по их великим заветам.

Памятуя шутки и фарсы моего милого балагура и друга Кульнева, я переоделся… Минуту молчания – это надо было видеть… Денис Васильевич Давыдов въехал в Гродну в еврейской национальной одежде под жидовским балдахином! Гусары мои избегали смотреть друг другу в глаза, казаки, матерясь сквозь зубы, делали вид, что они в этом не участвуют! Лошади и те порывались лечь наземь, скорбно посыпая головы пеплом… Не многие решились бы на сие из опасений насмешки гордой шляхты, но я не боялся ничего, имея при себе силы любой смех обратить в слёзы.