– Выходи, подполковник! – рокочуще разнеслось над полями.

Я беспрекословно поворотил коня, направляя его к невысокому пригорку.

– Остановитесь, Денис Васильевич! – кричали мне вслед боевые офицеры и простые казаки, но я-то знал, кто нужен этому чудовищу, и не смел подставлять его неистовой мести своих людей. Не надо торжественных слов и оправданий, что было – то было, помолитесь, господа, за бедного Дениса Давыдова…

Крики за спиной смолкли, – видимо, народ осознал значимость момента, кинувшись разбирать лучшие места в партере на сегодняшний спектакль. Громадное лицо Наполеона чуть сдвинулось в сторону, дабы произвести на меня большее впечатление, и демонстративно налилось свинцом. На сердце меж тем было удивительно легко и покойно, весь страх куда-то пропал, голова была непривычно ясною, а на языке вертелись разные весёлые шалости.

Великий император заговорил первым, я соблюдал субординацию.

– Ты испортил мне всю войну!

– Ну-у, так уж и всю…

– Не сметь пререкаться со старшим по званию!

– Увы, научен горьким опытом в боях с вашими генералами…

– Думаешь, что ты такой исключительный? – Голос Наполеона неожиданно стал проникновенно тих, он словно бы разговаривал сам с собой, размышляя вслух. – Хочешь знать, ЧТО ты наделал своей дурацкой борьбой за «освобождение любимого Отечества»? Тогда хоть раз послушай не перебивая… Мне не нужна Россия! Удивлён, поэт-партизан?! Мне был нужен мир… весь мир! Богатый и процветающий под благосклонным оком цивилизованной Франции! Я был готов пойти на любые уступки, я взял Москву лишь для того, чтобы склонить вашего императора к переговорам. И он бы по-прежнему правил своей страной, сохраняя вашу валюту, вашу независимость, вашу религию, армию и национальную самобытность… Мне ничего не нужно от вас, глупые русские медведи, только не вмешивайтесь в мои планы! Что плохого в том, если французы будут править миром, а Россия единственная стяжает право оставаться непобедимой?! Все понимали это, вся Европа приняла разумность этого порядка, и даже царь Александр уже был готов на всё… О, как бы мы с ним поладили! Он единственный из всех государей, снискавший моё глубокое уважение ещё на встрече в Тильзите. Помнишь, подполковник? Ты тоже был там, стоял рядом со мной, и я видел тайное обожание в твоих глазах…

– Я восхищался вашим талантом полководца, – сухо признал я, – но лишь до тех пор, пока французы не двинулись на Россию.

– Идиот, это же было благом для вашей варварской страны! – не выдержав, сорвался он. – Мы несли вам культуру и просвещение, экономические реформы, освобождение от рабского труда всему народу, политическую стабильность, уверенность в завтрашнем дне. Переняв от нас всё лучшее и прогрессивное, Россия могла бы стать второй сверхдержавой!

– После Франции?

Наполеон замолчал, с трудом переводя дух. Мне тоже не приходило в голову ничего достойного для праведной отповеди захватчику. Выходило, что он повсюду прав, а весь наш лесной героизм шёл только во вред, раздражая и усиливая противостояние двух армий. Если бы не мы, они давно бы пришли к миру…

– А ты первым подал пример безоглядного сопротивления. Настроил крестьян, нашёл последователей, своими шальными успехами ты вдохнул в них веру! Всё пошло не так… Вы победили, но – зачем? О, это непостижимое русское упрямство!

– Ну, не знаю… всё равно… мы за Родину… потому что…

– Как же я устал от тебя, Давыдов… – сокрушённо вздохнул император Франции. – Но сегодня всё кончится, мне нельзя допустить, чтобы ваше влияние распространилось на всю Европу. Поход в Россию – всего лишь нелепая, смешная ошибка – ведь от великого до смешного один шаг. Это всего лишь неудачная кампания… это ещё не конец, все поймут…

Свинцовые глаза Бонапарта помутнели, брови изрядно нахмурились, а всё вокруг словно бы схватило ужасающе пронзительным холодом. Режущий ветер ударил меня по щекам, на секунду я вспомнил о прапрапрапрадедушке и… увидел его!

Великий Могол сидел у себя в золотой юрте, лицо его было неподвижно, а по коричневым щекам текли скупые стариковские слёзы. Он даже не посмотрел в мою сторону, только вздохнул и отвернулся, словно стыдясь своего бессилия. Сердце моё дрогнуло от гнева и сострадания, но я знал, кто в силах поставить на место зарвавшегося корсиканца. Тот, кто уже делал это и теперь наверняка не оставит в беде…

– Надеешься на Кутузова? – Ветер чуть стих, дабы каждое слово Наполеона раскалённой подковой впечаталось в моё сознание. – Он слишком слаб… Высшие силы не терпят конкуренции, за всё приходится платить, а ставка была неизмеримо высока… В России больше нет такой силы!

– Кроме самой России… – тихо раздалось в ответ. Это не я сказал. У меня сдавило грудь, воздух не проходил в лёгкие, а верная шашка почти выпала из рук. Но холод отступал, темнота начинала светлеть, на чистом клинке блеснул невесть откуда взявшийся солнечный зайчик.

Вдоль окаменелых рядов партии моей неспешным и невесомым шагом семенила невысокая старушка. Но что за чёрт?! Вроде уже и не старушка вовсе, а женщина зрелых лет… Нет, нет, опять не так – девица, да ещё столь юная, что на вид и девочка совсем! В простом платье, и, несмотря на ветер, даже локон у виска не шелохнётся. Встала передо мной, коня по морде погладила да на императора Франции глаза бездонные подняла. Ужасное видение застыло, завыло, корчась в нечеловеческих муках, и, окончательно пронзённое солнечными лучами, так и затрепетало, рассеиваясь…

– Не-э-э-т! Мы могли бы… договориться… я ещё… я…

Девочка улыбнулась, подняла детскую ладонь к губам и что-то сдунула с неё, ровно пылинку. Наполеон тоненько пискнул и рассыпался прахом!

– Матушка… – В немом благоговении я слез с седла, падая на колени.

– А то кто ж за тебя, бедненького, заступится?! – звонко ответила она, благословляя меня тонкими пальчиками. – Иди, гусар! Знатного гостя мы в дому своём принимали, да только доброго слова сказать о нём некому. Пришёл – не зван, ушёл – не попрощавшись… Видать, настал и наш черёд долги возвращать. Уж не сочти за труд, поклонись и от меня городу Парижу!

Посмотрела ласково и вся в золотом сиянии растаяла. На том месте, где чела моего коснулось чудесное видение, средь чёрных кудрей появился белый локон. Я встал на ноги, держась за стремя, и помахал рукой счастливым товарищам своим. Зимнее солнце горело над головой, снег музыкально хрустел под копытами скакунов наших, а суровые души переполняла неизъяснимая благодать…

Кончилась гордая пора блистательного партизанства! Впереди лежала покорённая, обесчещенная французами Европа, в которую уже вступили первые русские полки, неся на штыках своих свободу…

Восхвалялся вор-французик во Расеюшке побыть…

Ай люли, ай люли! И чё-то ему там не очень понравилось! –

горланили новую походную песню донские казаки, а я крутил ус, складывая первые строфы на страничках полевого дневника. Зачем, для чего и для кого?