* * *

Анакин был рад, что обширный сводчатый коридор Храма был пуст, за исключением его и Оби-Вана, — не нужно было приглушать голос.

— Это просто возмутительно! Как они могли так поступить?

— Как могут они поступить по-другому? — возразил Оби-Ван. — Твоя дружба с Палпатином — та самая, которая дала тебе возможность быть в Совете,делает невозможным твое возведение в ранг магистра. В глазах Совета это было бы равносильно тому, чтобы дать голос самому Палпатину.

Анакин отмахнулся от этого. Нет у него времени на политические маневры Совета — у Падме нет времени.

— Я не просил этого. Мне это не нужно. Получается, не дружи я с Палпатином, я бы уже был магистром, так что ли?

— Я не знаю, — Оби-Ван выглядел так, будто ему тяжело это говорить.

— У меня сила, как у пяти любых магистров. Даже десяти. Вы это знаете, и они это знают.

— Одна сила не делает тебе чести…

Анакин широко махнул рукой в сторону Башни Совета.

— Это они зовут меня Избранным! Избранным для чего? Чтобы быть дурачком в грязной политиканской игре?

Оби-Ван вздрогнул, как будто его укололи.

— Анакин, разве я не предупреждал? Я говорил тебе о… напряженности… между Советом и канцлером. Я говорил без обиняков. Почему ты не послушал? Наоборот, кинулся в самую гущу!

— Как с той ловушкой на «Незримой длани»? — фыркнул Анакин. — В этом мне тоже винить темную сторону?

— Как бы то ни было, ты в очень щекотливой ситуации.

— В какой ситуации? Кому есть дело до меня? Какой из меня магистр, я просто сопляк, да? В этом все дело? Мастер Винду настраивает всех против меня, потому что, пока я не появился, он был самым младшим из джедаев, попавших в Совет?

— Никому нет дела до этого…

— Да конечно. Один умный пожилой человек недавно сказал мне: возраст не является мерилом мудрости. Если бы это было не так, Йода был бы в двадцать раз мудрее вас…

— К Йоде это не имеет никакого отношения.

— Ну да, конечно. Это имеет отношение ко мне. И к тому, что все они против меня. Они всегда были против меня — большинство даже не хотело, чтобы я вообще был джедаем. А если бы они получили, что хотели, где бы они были сейчас? Кто сделал бы то, что сделал я? Кто бы спас Набу? Кто бы спас Камино? Кто бы убил Дуку и спас канцлера? Кто прилетел бы за вами и Альфой, когда Вентресс…

— Да, Анакин, да. Конечно. Никто не сомневается в твоих достижениях. Проблема в твоих отношениях с Палпатином. И это очень серьезная проблема.

— Я слишком близок к нему? Может, и так. Может, я должен отдалиться от человека, который был добр и щедр ко мне с тех пор, как я первый раз попал на эту планету?! Может, я должен отказаться от единственного человека, который относится ко мне с уважением, которое я заслуживаю…

— Анакин, прекрати. Послушай себя. В твоих мыслях зависть и гордыня. Это темные мысли, Анакин. Опасные в наши темные времена — ты думаешь о себе, когда должен думать о том, чтобы служить. Твоя вспышка перед Советом очень красноречиво сказала, что тебе нельзя давать звание магистра. Как можешь ты быть магистром, когда не можешь удержать самого себя?

Анакин устало провел неметаллической рукой по глазам и тяжело вздохнул. Гораздо тише, спокойнее он сказал:

— Что я должен сделать?

— Прости, что? — недоуменно нахмурился Оби-Ван.

— Они что-то хотят от меня, разве нет? В этом все дело. И они не дадут мне ранга, пока я не дам им того, что они хотят.

— Анакин, Совет не действует таким образом, и ты это знаешь.

Когда ты станешь магистром, как ты того заслуживаешь, как они станут принуждать тебя выполнять их волю?

— Ну да, я знаю. Конечно, я знаю, — сказал Анакин.

Он вдруг почувствовал гнетущую усталость. Тяжело разговаривать. Тяжело даже просто стоять здесь. Его тошнило от всего происходящего. Почему все это не может просто закончиться?

— Скажите мне, чего они хотят.

Оби-Ван отвел взгляд, и болезненная усталость Анакина усилилась. Насколько плохо все должно быть, чтобы Оби-Ван не мог смотреть ему в глаза?

— Анакин, послушай, я на твоей стороне, — очень тихо сказал Оби-Ван. Он тоже выглядел измученным: таким же усталым и больным, каким себя чувствовал Анакин. — Я никогда не хотел, чтобы ты попал в такую ситуацию.

— Какую ситуацию?

Оби-Ван медлил. Анакин подтолкнул его: — Послушайте, что бы это ни было, оно не становится лучше от того, что вы стоите тут, набираясь храбрости сказать мне. Оби-Ван, скажите же мне.

Мастер-джедай оглядел пустой коридор, как будто хотел убедиться, что они все еще одни. У Анакина появилось чувство, что это был, скорее, повод не смотреть на него.

— Совет, — медленно сказал Оби-Ван, — одобрил твое назначение, потому что Палпатин тебе доверяет. Они хотят, чтобы ты докладывал обо всех его делах. Им нужно знать, что он замышляет.

— Они хотят, чтобы я шпионил за Верховным канцлером Республики? — Анакин мог только моргать в остолбенении. Неудивительно, что Оби-Ван не может смотреть ему в глаза. — Оби-Ван, это же государственная измена!

— Идет война, Анакин, — у Кеноби был несчастный вид. — Совет дал клятву соблюдать принципы Республики любыми необходимыми способами. Мы должны. Особенно когда самым большим врагом этих принципов, похоже, является сам канцлер!

Глаза Анакина сузились, взгляд похолодел.

— Почему Совет не дал мне это задание, пока шло собрание?

— Потому что это не для записи, Анакин. Ты должен суметь понять, почему.

— Что я понимаю, — мрачно сказал Анакин, — так это то, что вы пытаетесь повернуть меня против Палпатина. Вы пытаетесь заставить меня держать что-то в секрете от него — вы хотите заставить меня лгать ему. Так вот в чем действительно дело.

— Это не так, — настойчиво возразил Оби-Ван. Он казался уязвленным.Нужно знать, с кем он ведет дела и кто ведет дела с ним.

— Он не плохой человек, Оби-Ван, — он великий человек, который обеими руками удержит Республику от развала…

— Оставшись в должности на долгие годы после того, как его срок истек. Присвоив себе полномочия диктатора…

— Сенат потребовал, чтобы он остался! Они заставили его принять эти полномочия…

— Не будь наивным. Сенат настолько запуган, что даст ему что угодно!

— Тогда это их вина, а не его! У них должна быть твердость, чтобы не сгибаться перед ним.

— Это мы и просим сделать тебя, Анакин.

У Анакина не было ответа. Молчание встало между ними, как каменная плита. Он потряс головой и посмотрел на механическую руку, сжатую в кулак. Наконец, он сказал: