Петрович оторопел от такого напора:

– Со мной небезопасно так разговаривать.

В это время подоспел расторопный официант с чеком в бархатной книжечке. Петрович вынул чек и замер, изменившись в лице.

Миле сразу стало все понятно:

– В московских ресторанах прежде, чем делают заказ, тщательно изучают меню, – и вложила в книжечку свою кредитку.

– Я отдам, – буркнул Петрович, уязвленный дважды – своей неплатежеспособностью и очевидной всем провинциальностью.

– Не стоит беспокоиться, для меня это сущие пустяки, – теперь уже язвила Мила. – Я спасла тебя от бесчестья, и теперь ты не имеешь права отказать мне в просьбе.

Сказанное возымело действие, и уже через несколько минут Мила старалась успеть за широким шагом Петровича.

В своем «Москвиче» Петрович стал нервничать еще больше:

– По какому адресу находится твое опасное дело?

Она молчала, с ужасом понимая, что дальнейших инструкций у нее нет.

– Куда едем, спрашиваю?

– К тебе! Сначала деньги отдашь за ресторан, а потом все остальное.

– А была такой великодушной! – Петрович рывком тронул машину с места.

Когда влажные московские проспекты и шоссе сменились на неизменно перегруженный МКАД, Мила встрепенулась:

– А ты где живешь-то?

– За городом.

– Где?! Я туда не поеду.

– Ты вообще нормальный человек или нет? Сначала садишься в машину с незнакомым мужиком, и только потом спрашиваешь: кто он и откуда.

– О чем тебя спрашивать-то, мужик? У тебя на лбу все написано.

У Петровича от раздражения свело скулы, и он рванул с головы бейсболку, перестав стесняться своих бинтов.

– Последний раз тебя спрашиваю: куда едем? Или выметывайся из автомобиля прямо сейчас!

– Спокойно! Едем ко мне домой на Наметкина. Как ты ухитрился оказаться в наших краях воскресным вечером?

– Не твое дело! И не к тебе домой, а до твоего дома.

– Да кому ты нужен!

– Еще одно слово, и ты останешься на проезжей части – ловить попутку, – вдруг очень тихо и спокойно произнес Петрович, и Милино женское чутье подсказало, что больше слов не будет, а будут только решительные мужские действия.

На ближайшем съезде с МКАДа была пробка. Нарушая все существующие нормы правил и водительского этикета, Петрович втиснулся в узкую горловину развязки, оправдывая себя жгучим желанием избавиться от попутчицы.

Короткими и нудными толчками железный поток продвигался в сторону города. Спереди испуганно кралась салатовая малолитражка с восклицательным знаком на желтом фоне во все заднее стекло. Оставляя перед собой огромное расстояние до следующей машины, в которое постоянно протискивались ушлые автомобилисты из правого ряда, малолитражка почти не двигалась с места.

Нервы Петровича сдали, и он рванул на пустую встречку, чтобы обогнать злосчастного «новичка автомобильного движения». И здесь же услышал пронзительный визг тормозов встречной машины.

Черный «Фрилендер» на полном ходу, чтобы уйти от лобового столкновения, врезался в дорожное ограждение, подмяв под себя металлический отбойник, который острыми краями, как бритвой, срезал покрышки передних колес, остановив кроссовер на газоне на практически голых дисках.

Дверь водителя распахнулась и, вопреки всем ожиданиям, вместо здоровенного амбала (обязательного атрибута подобных моделей), с водительского места выпорхнула аккуратная блондинка с интеллигентной внешностью. Она бросилась к задней дверце пассажирского сиденья, и Мила подумала, что сейчас она начнет доставать из салона своих испуганных детей. Но и здесь вышла ошибочка. Вместо детей, подставляя свои хрупкие плечи, она помогла спуститься с подножки миловидному старику в странных черных одеждах.

Блондинка что-то говорила старику, закрывавшему рукой левую сторону лица. Она пыталась заглянуть под его ладонь, вероятно, чтобы оценить степень ранения от удара при резком торможении.

Петрович и Мила, не сговариваясь, выскочили из салона и побежали к пострадавшим, которые даже не смотрели в их сторону. Они продолжали говорить между собой явно не на русском языке, – может, на итальянском, или на испанском.

– Lo que es una molestia![1]– причитал старик. – Es la ira de Dios![2]

– Calmarse, padre Ambrosio. Ya pensaremos en algo.[3]

Блондинке наконец-то удалось отнять ладонь от лица старика. Краснота под его глазом угрожала превратиться в синяк.

– Alli, mi angel?[4]

– Herira.[5]

– La Virgen Maria![6]

Мила без перевода сообразила, что фингал под глазом старика волнует этих двоих больше, чем их разбитая машина.

– Вот, приложите, – она достала из куртки «камень для гаданий» и отдала старику.

– Спасибо, – поблагодарила блондинка на русском.

В следующее мгновение Мила услышала странное стрекотание за своей спиной. Обернувшись, она увидела нескольких журналистов. Объективы их камер и фотоаппаратов были нацелены на старика, одной рукой прижимавшего к глазу желтую стекляшку, а второй пытавшемуся беспомощно закрыться от объективов. Журналистов с каждой секундой становилось все больше. Они, как простейшие одноклеточные, делились и размножались в геометрической прогрессии.

– Откуда их столько? – изумилась Мила.

– Пресса преследует отца Амбросио, чувствуя важность его миссии. Он должен через тридцать минут встретиться с Патриархом.

– С кем?

– С Патриархом, который сейчас освещает новую церковь в двадцати минутах езды отсюда, – блондинка отошла на несколько шагов от машины, чтобы рассмотреть повреждения. – У нас был шанс встретиться с ним вне протокола, который расписан на несколько месяцев вперед. А теперь шанс упущен.

– Простите нас.

– Это вы были во встречной машине?

– Мы.

– Вы себе даже не представляете, что произошло, – блондинка тяжело вздохнула. – Только что изменился ход мировой истории. Не знаю, сможете ли вы это когда-нибудь понять.

– Я все понимаю, – живо откликнулась Мила, на своем руководящем посту привыкшая принимать молниеносные решения. – Мы все исправим в лучшем виде, и ваш «Фрилендер», и мировую историю.