пробивались какие-то отдаленные отзвуки веселья, хлопки пробок от шампанского, шум машин на Закорском тракте, но все это делало безмолвие, сгустившееся вокруг меня, еще более тоскливым.

Я остановился перед подъездом, перевел дух, сосчитал до десяти и решительно открыл дверь.

Третий этаж, даже лифт незачем вызывать. Я забежал по лестнице и надавил на кнопку звонка. Раздались торопливые шаги, щелкнул замок и дверь открылась. На пороге стояла полноватая женщина со явными следами былой красоты, собственно, ее и сейчас можно было бы назвать красивой. Она была одета в зеленое платье с люрексом, на шее переливалась искорками мишура. Несколько секунд она смотрела на меня чуть ли не с недоумением. Потом на ее лице появилась несмелая, я бы даже сказал испуганная улыбка.

– Ваня! – она коротко и порывисто меня обняла, потом сразу же отпрянула и перешла на шепот. – Ванечка, что же ты мне не позвонил? Повидались бы хоть...

– Кто там пришел? – раздался из глубины квартиры суровый мужской голос. – Мы все в сборе и никого больше не ждем!

Потом послышались тяжелые шаги, и рядом с матерью возник невысокий крепкий дядька с квадратным, будто топором вырубленным лицом. При виде меня он побагровел и моментально набычился.

– А тебе чего здесь надо? – прорычал он.

Глава двадцать первая. По-семейному...

Немая сцена. Мама беспомощно переводит взгляд с меня на взбешенного отца. А у меня в голову скрежещут шестеренки мыслей в попытках подсказать мне правильную линию поведения. Но неизвестных переменных в этом уравнении было как-то чересчур много, поэтому я не нашел ничего лучше, чем нарушить молчание самым банальным образом.

– С наступающим, отец!

– Это какая-то немыслимая наглость! – краска начала сползать с его лица неравномерными пятнами. – Это ты его пригласила?

Так, кажется стало понятнее. Основная волна отцовского гнева направлена вовсе не на меня. На меня он только мельком глянул, как на досадливое насекомое. Его бешенство адресовано матери. Я набрал в грудь побольше воздуха и решился взять инициативу в свои руки. Что бы там ни совершила эта женщина, незачем смотреть на нее с таким лицом, словно прямо сейчас готов порубить на кусочки и закатать под асфальт.

– Очень жаль, что мое решение прийти вызвало у тебя такую реакцию, отец, – сказал я. – В конце концов мы все взрослые люди и способны договориться. И я подумал, что Новый год – это отличный повод оставить конфликты в прошлом.

– Подумал он, надо же! – язвительно проговорил отец, скривив губы. – Кто тебе право дал думать, молокосос!

– При всем уважении, отец, но из возраста молокососа я уже вышел, – вежливо кивнул я. – Я мог бы и дальше заниматься своими делами и идти по выбранному пути, но считаю, что семья – это очень важно. И чтобы идти дальше, мне надо все уладить...

– С чего ты решил, что кто-то здесь вообще будет тебя слушать? – сказал отец. – Ольга, выпроводи своего выродка и возвращайся за стол!

– Я никуда не уйду, пока мы не поговорим нормально, – спокойно сказал я.

– Тогда сейчас я тебя с лестницы спущу, раз по-хорошему уходить не хочешь! – лицо отца снова побагровело и он двинулся вперед.

– Леша, не смей! – вскрикнула мама и преградила ему путь.

– Папа, нет! – за спиной отца появился Игорь и обхватил его руками. – Папа, это я его позвал. Ты должен...

– Ничего я никому не должен! – рычал отец, продолжая двигаться вперед как ледокол, несмотря на повисших на нем родственников. Вид у него, конечно, был такой, что с одного удара он явно отправит меня в нокаут, если я не уклонюсь, конечно.

– Отец... – начал я.

– Не смей меня так называть! – он заскрежетал зубами, на скулах его зашевелились желваки. – Никакой я тебе не отец, и ты и твоя мать-потаскуха прекрасно об этом знаете!

Щелк. Вот ответ и прозвучал, собственно. По крайней мере, часть ответа. Правда, появился другой вопрос. А нахрена Игорю было меня так настойчиво приглашать в таких вот обстоятельствах? В этом доме мне не рады. И на это есть весьма уважительная причина. Правда с тех пор прошло уже довольно много времени, но...

Неожиданно отец перестал вести себя как атакующий медведь и остановился. Уронил руки, и лицо его стало отрешенным.

– Раз такое дело, то уйду я, – сказал он. – А вы сидите своей уютной компанией и обсуждайте, что хотите.

Атмосфера разрядилась. Только что тучи отцовского гнева были чернее черного и готовились прорваться бурей с миллионом грохочущих молний, и вот уже полный штиль или даже... Черт, в голове как-то даже не подбиралось метафоры к тишине, которая еще меньше штиля. Эмоциональный маятник качнулся от кипящего гнева к тусклой депрессии.

Игорь отпустил отца и отступил назад в коридор. Мать беспомощно смотрела больными глазами то на меня, то на него. А он скинул с ног тапочки, сунул ноги в зимние боты, рванул с вешалки пальто, рывками натянул его на плечи. Шагнул в дверь, оттолкнув мать.

– Шапку! Шапку не надел, на улице минус двадцать, – беспомощно пробормотала мать.

Отец толкнул меня плечом, и ноги его загрохотали вниз по лестнице.

Мать беспомощно посмотрела на меня.

– Давай, заходи, Вань, – деловито сказал Игорь. – Он покипит, остынет и вернется. Тогда и поговорите.

– Нет, дорогие, – отрицательно покачал головой я. – Так нельзя.

Внизу хлопнула подъездная дверь, и я решительно бросился догонять отца.

Он стоял в желтом свете одинокого фонаря. Последнего фонаря на этой дороге, дальше – только темная трасса и снежные пустоши. В зубах он держал папиросу, и нервно чиркал спичкой о коробок. Сломалась одна спичка, он ее отшвырнул в сторону, достал другую. Вторая тоже сломалась. Третья...

Я медленно подошел к нему, доставая спички из кармана. Курить я так и не начал, но привычку таскать с собой спички завел. Решил, что в любой момент могут пригодиться. Представлял я себе, конечно, всякое разное. Что если, например, я неожиданно окажусь на улице, и мне понадобится развести костер, чтобы приготовить на нем тушку ощипанного голубя или, скажем...

Я тряхнул головой, чтобы отбросить эту неуместную сейчас иронию. Поднес к отцовской папиросе горящий в горсти огонек. Тот затянулся и сразу закашлялся, выпустив изо рта клуб сизого дыма пополам с морозным паром. Минус двадцать, дело такое...

Он молча курил, сунув вторую руку в карман и втянув голову в плечи. Я молча стоял рядом.

– Отец... – начал я.

– Не смей меня так называть, – буркнул он.

– Нет, я буду, – строптиво возразил я. – Что бы там между нами ни происходило, но никакого другого отца за