— И цыц, — погрозила госпожа пальцем, — никому ни слова, а то язык отрежу.

Девка прикрыла рот рукой, думая, что продешевила, и нужно было у Хенрике запросить две серебряные монеты.

Наташа вздохнула. Придётся напрямик спрашивать экономку.

С ней разговор вышел коротким. На вопрос, откуда она знает прачку и почему выбор пал на неё, если свои девки нуждаются в работе, Хенрике, опустив глаза, скромно ответила:

— Я знала старую Ольсен, её хозяйку. Частенько наведывалась к ней, когда бывала в Штрассбурхе. Уж очень она хорошо вязала тонкие чулки. И шерсть ей доставляли из Фландрии. Она упокоилась месяц назад. Хельга осталась без угла и работы. А у нас прачка разродилась. Вот я и подумала, почему бы не помочь бедняжке? Сирота, тихая, работящая, слова поперёк не скажет. Бог велит помогать обездоленным и нуждающимся, — перекрестилась, беззвучно повторяя слова молитвы.

Прибежавший Гензель с котёнком на руках, передал приказ хозяина, чтобы пфальцграфиня без промедления поднялась в кабинет. Игривый пушистик, так полюбившийся мальчишке, уютно прописался на его руках, впрочем, уже не возражая, и сопровождал маленького хозяина во всех походах.

Одёрнув утеплённую курточку на пацане и напомнив, чтобы не забывал мыть руки перед едой, окинула взглядом преобразившийся розарий. Теперь садик может зимовать. Клумба у центрального входа была подстрижена в первую очередь. Девушка вспомнила, как объясняла Рыжему, что она имеет в виду под названием «секатор». Сошедшись на том, что это не что иное, как два ножа, соединённых гвоздём, всё же уточнила, что это не совсем так. Достав из сумочки ножнички, продемонстрировала их действие, показав требуемый размер лезвий и длину ручек. Всё же она много хочет от этого времени и этих людей.

Через два дня испытывала «изобретение» на кустах лохматой клумбы. Руди чесал голову, удивляясь, почему ветки нельзя обрезать кухонным ножом, на что хозяйка, фыркнув, предложила:

— А давайте, господин кузнец, попробуйте ножом. И не здесь, а в садике с засохшими колючими стволами роз толщиной в палец, — покрутила перед его лицом указательным пальцем. — На что поспорим, что у вас ничего не получится?

Рыжий насупился: «Насмехается… Ишь, пальцем вертит. Одно это её «господин кузнец» и «вы» чего только стоит». Спорить с хозяйкой? Он что, осёл? За что и получил окативший его стать презрительный ледяной взор, сопровождаемый кривой ухмылкой. Покраснел до корней волос, поняв, что на него впервые с таким небрежением смотрит женщина. Да и краснеть, как ему казалось, никогда раньше не умел.

* * *

Фон Россен, хмурясь, сидел за столом, откинувшись на спинку кресла.

Перед ним на высоких изогнутых ножках стояла вытянутая костяная резная шкатулка кофейного цвета. Руки покоились на подлокотниках. Взглянув на вошедшую дочь, указал ей на стул напротив Вилли.

Купец вскочил, приветствуя пфальцграфиню. Придержал под ручку, пока та опускалась на сиденье, настороженно поглядывая на пфальцграфа.

— Вэлэри, господин Хартман просит твоей руки, — без предисловий недовольно выдавил из себя папенька. Перевёл взор на раскрасневшегося торговца, затем на дочь.

Его красноречивый взгляд кричал: «А что я говорил!» Повернул к ней шкатулку, открывая. Без слов стало понятно — подношение.

Вчера Наташа передала фон Россену послание от Герарда. Манфред не стал испытывать её терпение, тут же прочитав. На вопросительный беспокойный взор зелёных глаз ответил:

— Господин граф сообщает, что в скором времени надеется навестить нас.

— Надеется? — недоверчиво заглянула через руку отца в «письмо».

— Вот, — палец мужчины ткнул в нужное слово.

— И? — девушка уставилась в рот пфальцграфу. Она так понимала это «надеюсь»! Герард не был уверен в успехе переговоров с герцогом.

— Всё, Вэлэри, — бросил, скрутившийся на лету, лист на стол. — Обычный визит вежливости.

Она вздохнула. Осторожность графа восхищала. До чёртиков! Сердце забилось тревожно, болезненно. Ни намёка на серьёзные намерения! Остерегается бросаться письменными обещаниями и заверениями? Пожалуй. Опасается нежелательных последствий после визита к герцогу? Наверное. А как теперь быть ей? Вот и торгаш норовит урвать кусок пирога в виде её титула.

Ночью она спала плохо, ворочаясь и часто просыпаясь. Преследовал один и тот же сон. Снилась глубокая помойная яма. И она в этой клоаке. Обессиленная, вонючая. Барахтается в липнущей к телу грязи, цепляется за крутые ледяные стены, не видя вверху ни просвета, ни звёздочки… Похоже, кошмар начинает сбываться.

Наташа скользнула взглядом по выгнутому золочёному гребню с длинными зубьями, прямой двухсторонней расчёске, выполненными в едином стиле. Обушки изделий в виде павлинов с поблёскивающими цветными камешками в хвосте и крыльях совсем не радовали глаз.

— А как же… — она с грустью смотрела на Вилли. Слова застряли в горле. Ещё один жених. По её душу. А Эрмелинда?

Торговец заёрзал на стуле, догадавшись, что имела в виду новая невеста:

— Вы мне больше подходите, госпожа Вэлэри. — Насторожился. Она не выказывала радости при виде подношения. Продешевил?

Со стороны коридора послышался шум, что-то упало. На третьем этаже начали уборку покоев.

Ветер усилился. Первые капли дождя ударили в окно. Быстро темнело.

— Потому что теперь я пфальцграфиня? — Получилось с вызовом. Пусть не думает, что она будет молчать и упадёт в обморок от счастья!

— Вы понимаете в торговле. Для меня это важно, — уклонился от прямого ответа бюргер. — Вы много знаете и хорошо управляетесь с хозяйством. Мне нужна помощница и жена.

— Я думала, вы любите Эрмелинду, — разочарованно вздохнула: «Вот она, мужская верность».

— Вы принимали мои подношения… Я подумал, что понравился вам, госпожа Вэлэри.

— А я их принимала только потому, что считала вас своим будущим родственником и не хотела обидеть, — негодование пробивалось, учащая дыхание: «Он думал! К чёрту твои подношения! К чёрту тебя, Вилли!»

Хартман уже не смотрел на неё, ожидая решающих слов Манфреда фон Россена, давая таким образом понять, что будет решать не она. Не дождавшись, занервничал:

— Что скажете, господин пфальцграф? — с осторожностью взглянул на отца девы.

— Господин Хартман, вы не могли бы нас ненадолго оставить?

Наташа лихорадочно соображала: «Сегодня вторник. На сколько дней задержится Герард? Появится ли вообще?» Его «надеюсь» не давало покоя. Сомнение дрожью пробежалось по плечам, осыпаясь вдоль позвоночника. В ушах послышался лёгкий звон. Вторя ему, со стороны окна раздался грохот. Теперь что-то упало во дворе. Она расправила плечи, поднимая подбородок. Хотелось бы выглядеть увереннее. Отец молчал. Она — тоже, и могла поклясться, что знает, о чём он думает.