А ты? По здешним меркам — старая кошёлка. Папашка тоже это подчеркнул. Бедная, как церковная мышь. Красивая? Не так, чтобы очень. Знатная? А без золота титул никому не нужен. Только амбициозному торгашу. Карл? С ним бы тоже не помешало разобраться.

Сердце уже стучало тихо, неслышно, замирая, словно прислушиваясь к настроению хозяйки. Сдерживаемые слёзы упали в горло твёрдым комом, перекрывая дыхание.

А ведь они простились с Герардом. Она пожелала ему счастья и много наследников. Напрягла память: «Что сказал Дитрих, когда догнал их за деревней, подгоняя карету?» Сиятельный велел передать, что после пира наведается в поместье? Может быть, и хотел наведаться, чтобы убедиться, что у неё всё хорошо. Визит вежливости. И всё. Выражение въелось в сознание, пульсируя оранжевой мигающей точкой. Пир давно закончился. А граф, предполагая, что может с ней больше никогда не увидеться, даже не заехал проститься.

Она знала, что накручивает себя и ничего не могла с этим поделать.

За окном бушевала буря. Где-то что-то хлопало. Она не могла понять, где и что. Да какая разница. Наташа не хотела вставать, зажигать свечу, поглаживая в кармане серебряную полированную поверхность зажигалочки, пряча покрасневший нос в складки мягкого пушистого пледа. Мысли не отступали. Они словно собрались «добить» свою носительницу.

Эрмелинда? Манфред сказал, что из-за неё сестра останется без мужа. Именно так она поняла его слова. И что? Должна пожертвовать собой ради малолетки? Стать супругой алкоголика и женомучителя? Или стать госпожой пфальцкупчихой? А её вполне устроит статус старой девы. Да, надо вернуть Вилли подношения. Все.

Девушка вздрогнула от стука в окно. Сломанная ветка корявыми «пальцами» скребнула по раме, улетая дальше. Сверкнула молния. Один, два, три… Раздался рокот грома. Гроза уже близко. Тело сжалось, вспоминая детские страхи. Собираясь убежать в свою комнату, откинула покрывало, вскакивая, натыкаясь взором на высвеченный вспышкой небесной странницы гобелен, замерла на месте, парализованная видением.

На неё медленно и неотвратимо надвигался корабль с розой ветров на развевающихся парусах. Она слышала вой бури и стон волн, раскачивающих судно. На этот раз корабль был другим. Драккар с квадратным парусом и драконьей головой на носу. Ощущая себя маленькой и хрупкой, чувствовала ломоту в тщедушном крохотном тельце.

Мокрые длинные волосы лезли в лицо, мешая видеть окружающее. Ледяная одежда липла к телу, вызывая дрожь. Зубы стучали, болью отдаваясь в висках. Глаза слезились… Нет, не слезились. Она ревела: громко, надрывно, без остановки, цепляясь за шею женщины, чьи руки судорожно прижимали её к себе. Стоя на коленях, она тоже кричала, молила мужчину, горой возвышающегося над ними. Уговаривала не трогать дочь, пощадить. А потом… Рывок, боль в плече и мир перевернулся…. Она висела вниз головой, дёргая в воздухе свободной ногой. Сквозь пелену слёз видела глаза мужчины в доспехах бога. Ледяные, бездушные, пронизывающие, злые.

Он рыкнул зычно, отрывисто, гортанно. Её качнуло, и от чувства свободного полёта захлебнулась воздухом, смешанным с горько-солёными брызгами, замолчала, раскидывая руки в стороны, слыша вслед душераздирающий дикий крик матери:

— Всевышний! Спаси и сохрани своего Ангела — посланника и служителя! Заклинаю тебя!..

Наташа дрожала, широко открыв полные слёз глаза. Громыхнуло совсем рядом. Она упала в кресло, сползая на пол. Путаясь в накидке, поползла за него, забиваясь в тёмный пыльный угол:

— Ма-а-ма-а! — уже ревела, как тогда: громко, надрывно, не в силах остановиться, чувствуя острое покалывание электрических разрядов на коже, видела разверзнувшуюся затягивающую в своё нутро чёрную гудящую бездну и пугающую ослепительную вспышку.

— Её нет в кабинете! — раздражённый голос Эрмелинды вывел из небытия. — Мальчишка, передай господину, что её здесь нет!

Захлопнулась дверь. Послышались приглушённые голоса. Стянув с головы плед, девушка прислушалась. Грома, как и шума дождя, слышно не было. Темно. Сколько времени она здесь? Провалилась в забытьё: тяжёлое, давящее, без сновидений. Никого не хотелось видеть. Чуть сдвинувшись в сторону, наблюдала за присутствующими, оставаясь для них невидимой.

Сестра, стоя у стола, говорила уже спокойно, ничуть не беспокоясь:

— Хенрике, посмотри, — она наклонилась над подношением от Вилли, открывая шкатулку. — О-о… — В руках блеснул гребень. — А мне он такого не дарил.

Экономка, поставив свечу на стол, вздохнула:

— Так это он, моя девочка, прибыл с подношением. Для сговора.

— Вилли… Он… — голос Эрмелинды дрогнул. Она замолчала, присаживаясь на стул.

— Да, — женщина обняла её за плечи, прижимая к себе, — смиритесь, хозяйка.

— Что мне делать, Хенрике? Теперь у меня и жениха нет.

Наташа поморщилась: «Так важно наличие жениха? Неужели она любит этого торгаша?» Казалось странным, что титулованная девушка её возраста может обратить внимание на Вилли — зануду и тюфяка. Может быть, между ними что-то было?

— Зачем вашей сестре господин Хартман? У неё есть жених.

— Ты не понимаешь, — в голосе проскальзывали сердитые нотки. — Она ему, конечно, откажет. Зачем ей торговец, если у неё есть два графа? Оба богаты. Я не нужна Вилли без титула. Понимаешь?

— Не переживайте, хозяйка. У вас будет другой жених. Вы молодая, красивая, умная. Поговорите с сестрой.

— Я её ненавижу.

Пфальцграфиня хорошо видела выражение лица говорившей: тонкая полоска сжатых губ, прищуренный взор.

— Идёмте, — экономка вытащила из пальцев воспитанницы гребень, возвращая в шкатулку, захлопывая. — Вам нужно отдохнуть.

Когда за женщинами закрылась дверь, Наташа выползла из укрытия, опустилась в кресло: «Вот так… — отёрла лицо ладонями, сжимая виски. — Тебя ненавидит сестра и её по-прежнему считают хозяйкой. Чтобы привести хозяйство в порядок, ты вкладываешь силы, стараешься всюду успеть, портишь нервы, воюя с отцом, а оказывается, ничего этого никому не нужно. Эрмелинде нужен титул, а Манфреду деньги». Если отец может получить желаемое, успешно продав её и выручив кучу «бабок», то сестра вернёт титул только в одном случае, — по телу прошёл озноб — избавившись от старшей сестры. Отравит или подстроит несчастный случай? Ненависть — сильное разрушительное чувство. Она жаждет чужого горя и не проходит сама по себе.

Девушка слышала тревожный звон колокольчиков, предупреждающих об опасности. Да, с этой стороны она засады не ждала.

Выйдя из кабинета, направилась в свою комнату. На первом этаже в «фойе» горели факелы, толпились слуги. Среди них находился пфальцграф и беспокойно что-то им втолковывал.

— Меня ищете? — перегнулась через ограждение, завладевая вниманием присутствующих.

Вздох облегчения пронёсся по залу, растворяясь в вышине. Её.