— Как мертвому припарка.

— Тогда зачем вы просили его приготовить?

— Хотел узнать, как ты среди десятков подписанных банок с травами найдешь нужную, ведь все кухарки сегодня отдыхают, а ты наш письменный язык не знаешь. И гляди-ка — это действительно эсирна.

Я, уже в который раз, застыла на месте. Мне даже в голову не пришло, что это была проверка! Я просто взяла банку с нужным значком, даже не отметив этого факта в сознании, так торопилась. Возможно, побледнела, но все же выдавила:

— Туда как раз Найти забежала, она помогла.

— То есть если я сейчас позову сюда Найти и задам тот же вопрос…

Судя по его улыбке, он уже все понял. А когда ты точно знаешь, что у следственного комитета есть доказательства, то линию защиты надо строить с их учетом:

— Не было там Найти, — я вмиг успокоилась и собралась. Не первый и не последний суд в моей жизни, по всей видимости. — Соврала от волнения. Похоже, я смогла прочитать название травы точно так же, как читала бы на родном языке. Или так же, как разговариваю сейчас с вами, не задумываясь о значении слов. Возможно, я все-таки умею читать ваши книги? Мы можем это проверить.

— Можем, — неожиданно легко согласился он. — Но все-таки вначале тогда вернемся к моей истории. Чтобы ты до конца поняла, почему я поставил такой запрет.

— С огромным удовольствием! — мне не пришлось преувеличивать.

Я огляделась, а потом обошла кровать и легла на прежнее место. Так говорить проще — располагает к искренности. А мне было крайне важно не пропустить ни единого слова, даже если собеседник перейдет на шепот. Ринс вновь улегся на спину и закрыл глаза, прижав кисть тыльной стороной сверху, будто у него болела голова.

— В общем, разговор родителей с лекарем я некоторое время слушал, но мне стало скучно — я почти ничего не понимал кроме того, что с моими глазами что-то не так. Зато интересно мне было другое: сума лекаря была забита книгами. У меня задолго до того включился голод, я готов был читать что угодно, лишь бы не на десятый круг одни и те же деревенские книжки. Долго мялся, но все же выудил из его мешка потертый талмуд. Я не был воришкой, но возможность прочитать что-нибудь новое сводила с ума. Я, очень стыдясь своего поступка, утащил книгу в комнату — решил быстро прочитать, а потом вернуть лекарю и извиниться за свой поступок. И так увлекся, что даже не заметил, что гость еще до рассвета покинул деревню.

— То есть вы были преступником уже в пятилетнем возрасте? — не удержалась я во время паузы.

— Примерно так, — Ринс слабо улыбнулся. — Но если ты когда-нибудь ощутишь тот же голод к любым записям, то поймешь, что вряд ли в том возрасте я мог ему противостоять. Украденная книга сильно отличалась ото всех, что мне попадали в руки раньше. В ней описывались болезни и способы лечения, органы внутри человека и их работа, способы отличать проклятия от хвори, и многое другое. Я значения многих слов не знал даже приблизительно, написана она была каким-то старым языком, с исковерканными словами, которые в обиходе уже так не звучат, но впадал в самый настоящий экстаз от самого процесса. Я пересел в подвал к банкам-склянкам, чтобы добрая мама, если застукает, не отправила погулять или помочь по хозяйству. И уже вечером того же дня произошла беда.

Я приподнялась на локте, чтобы смотреть на его лицо. Догадалась:

— От книги и произошел тот самый всплеск?

— Да, резкий скачок, — Ринс продолжал говорить бесконечно спокойно. — Отец убил мать, а потом и среднего брата. Примчавшиеся на помощь соседи смогли его уложить топором, но потом началась настоящая бойня. Я сквозь узкое подвальное окошко видел, как старые друзья режут друг друга, как прямо на улице насилуют женщин, поджигают дома с запертыми там людьми. Не имею представления, что стало с последним выжившим. Может, спятил и поспешил убраться с пепелища, чтобы утопиться в болоте. Иногда я жалею о своей хорошей памяти — я бы предпочел забыть, как бесы знают сколько времени трясся в подвале и мочился в штаны. Потом все-таки выбрался и пытался разбудить мать.

Спину обдало холодом, у меня даже руки задрожали.

— Айх, то есть всплеск черной магии может убить всех вокруг?

— Именно. Далеко не сразу я вспомнил о каких-то словах лекаря, его рассказы о чернокнижниках и смог их сопоставить с произошедшим. Решил, что каким-то образом всех проклял, а проблема была в моих глазах. Схватил обугленную головешку и прижал к глазу — она уже не горела, но стало невыносимо больно. Зашипели слезы, очень плохо пахло, до рвоты, а я все держал и держал. Такой же упрямый, какой иногда бываешь ты. Мне казалось, что если я прямо сейчас все исправлю, то мама проснется и сильно меня обругает. Ко второму глазу так долго прижимать уже не смог. Моя теперешняя сила воли уже не такая, как была тогда. Сейчас я бы уже смог сделать подобное, если бы пришлось, а тогда только ныл и не мог совладать с руками. Даже с одним глазом до конца не справился.

Тон Ринса ничуть не изменился, в нем не появилось напряжения, но о себе я того же сказать не могла:

— И что вы делали дальше?

— А что делать? Побежал без оглядки — в другую деревню, чтобы позвать на помощь, хотя никогда раньше не добирался туда пешком и в одиночку. Но был готов умереть на этом пути, только бы не остаться в тоске среди горы трупов. Левый глаз опух и не открывался, это мешало. В соседнем селе поначалу ужасались над моим обожженным лицом — спрашивали, какой же изверг такое сотворил с ребенком, а я в ответ мог лишь ныть и блеять. Повязки какие-то из травяной каши к глазам прикладывали, успокаивали. Но я за время пути немного пришел в себя, потому сообразил, что и с ними произойдет то же самое. Бабка там какая-то была — она ко мне с этими вонючими повязками и лезла, назойливая до раздражения, орала истерично и в слезы бросалась, а я испугался, что и она умрет. Вроде как определил для себя последнюю каплю: вот если и эта бабка с повязками из-за меня умрет, то после этого я и сам больше не смогу дышать. Потому как только появилась возможность, убежал уже и из той деревни. В лес. Лето было, тепло, а я вообще направления не выбирал. Там и жил.

— В лесу? — не поняла я. — В пять лет?

— Ну, мне почти шесть исполнилось, — Ринс улыбнулся будто бы себе, как-то задумчиво. — Не знаю, когда люди обнаружили мою родную деревню, как именно поняли, что там произошло. Вполне возможно, что лекарь на обратном пути заехал — ему-то уже несложно было свести факты. А я какие-то пещеры нашел, в лесу ягоды собирал. Сейчас сам удивляюсь, почему не околел — не от голода, а от одиночества. Последнее меня убивало больше всего остального. Тогда я лоскутом от рубашки перевязал себе глаза и учился видеть так. Мне очень хотелось вернуться к бабке с повязками, но чтобы ей этим не навредить. И только после этого, то есть через несколько недель, пошел к селу. Но там, как оказалось, меня уже ждали. Мне хватило ума побежать обратно, но я помню крики: «Это он, чернокнижник! Вон он, бей!». На меня охотились, как на зверя. Но среди них не было магов — они не могли ни поймать меня, ни подойти слишком близко: я или прятался, или снимал повязку. Даже во сне научился слышать издали слово «чернокнижник».