И к Глебу явятся?

Когда-нибудь всенепременно. Тьма непроглядна и необъятна, и одного костра, чтобы она отступила, не хватит, сколь ярким он бы ни был.

– Тогда дело замяли, а его спровадили подальше от двора. Женить велели. Я опять же был против, но сам понимаешь, приказ… прямой приказ не нарушишь. А тут и невеста отыскалась. Молоденькая девочка, у которой в голове один романтик, бредни о всеисцеляющей любви. Может, если б он нормальным еще был, хоть немного нормальным, то и помогло бы…

– Вы…

– Я ее предупреждал. Родители ее, к слову, не больно-то обрадовались, но после подумали и согласились. Род большой, но поиздержавшийся, а нам приданое без надобности. Мало того, я их долги выплатил…

– Купил.

Глеб попытался вспомнить, как выглядит хоть один из тех, чью кровь выпила степь. Не вышло. То есть в памяти его, конечно, находилось место людям, но все до одного были смуглы и чернявы.

– Я поселился с ними. Следил, чтоб он жену не обижал, целители опять же. Составили отвары успокоительные. Сказали, что таких, как он, после войны много, что главное не спешить, и все наладится. Разум умеет ко всему приспособиться.

Глеб потер пальцы. Сухие.

И кожа шелушиться начала. Ногти бледные, короткие… говорят, ныне при дворе новая мода, лаком покрывать, чтоб не трескались.

Попробовать, что ли?

– Некоторое время все тихо было. Я даже подумал, что, может, вправду наладится. Что девочка эта – она светленькая, как огонек, – хотела по старому обряду, но я не рискнул. Ему-то все равно, кто перед ним, светленькая, темненькая. А как сам с собой не сладит, то как ее защитит? Нет, слишком рискованно было. Да и без обряда вроде неплохо жили. Как ты родился, так и вовсе… тебе третий год шел, как меня ко двору призвали. И тебя тоже взять пришлось, показать, что род по-прежнему силен… милостью Божьей, чтоб его. Я и взял. Свою супругу пригласил, давно мы не виделись…

Снова вздох.

– Задержаться пришлось. Письма-то я получал исправно. И все до одного спокойные, мол, яблоки зреют, урожай ожидается небывалый. Коровы котятся, коты коровятся и прочая хозяйственная муть, в которой я не больно-то соображаю. Тебя дозволили у супруги моей оставить. Она и рада… славная была, мир праху ее. Я уговаривал ее не мучиться, завести себе приятеля, коль уж у нас не больно-то сладилось, но… отказалась. Приют вот построила, школу открыла. Помогла госпиталь восстановить… Будь я посмелей, может, у нас и вышло чего бы. А так… святая женщина.

А собственная матушка Глеба?

Ее ведь тоже любили, что в деревне, что в городе, впрочем, как и отца. На благотворительность он жертвовал щедро. И церковь его деньгами воздвигли новую, каменную, колокола выписали, а после при церкви школа появилась.

Стипендия, Беловым учрежденная, до сих пор существует.

Мастерские стекольные он ставил.

Кредиты беспроцентные на открытие дела учредил. А что до госпиталя, так отписал ему один из городских домов. Сироты… с сиротами как-то вот не заладилось, все ж земли Беловых от войны почти не пострадали, а пришлых детишек разбирали что по мастерским, что по хозяйствам.

– Она тебя к себе забрала, благо матушка твоя отписала, что будет рада, если за дитём приглядят. Мне бы тогда неладное заподозрить, но она в письмах такою радостною была. Мол, все ладится и вскоре совсем сладится, у Гришки интерес к жизни вернулся, что любовью на любовь ответил. Не так, конечно, по-бабски, по-своему, однако же смысл един.

И в городе Глеба недолюбливают, мягко говоря… А уж сельские и вовсе полагают, будто он во всем и виноват. Наследства захотел, вот и навел клевету, а после и вовсе довел несчастного отца до смертоубийства.

Тошнота подкатила к горлу.

Привычно шевельнулась тьма, подсказывая, что если уж Глеб в силе, то неплохо было бы этой силой воспользоваться. Что стоит вернуться и показать им всем, кто хозяин. Глядишь, зауважали бы. Правда, на сей раз тьма была какой-то неубедительной и замолчала, стоило приказать ей заткнуться.

– Так уж вышло, что при дворе дел набралось. Стражи там, защита. Наших-то многих повыбило, а молодняк еще не поднялся. Вот и пришлось одному за всех. Домой я только года через два сумел вырваться, да и то ненадолго. Страна поднималась на ноги. Медведица с Сашкой жили, почитай, в вагоне… или в карете, потому как вагоны не везде доходили. И я с ними, стало быть, ибо далеко не все оставшиеся так уж короне верны были.

Даже среди своих не все до конца поверили.

Были те, кто помнил отца другим – тем, который еще до войны, которого Глеб вовсе не застал, или третьим – что уже на войне, героем, орденоносцем…

В орденах его и похоронили во избежание скандала. А после уж выяснилось, что скандалов избегали с особым тщанием и потому в орденах хоронили многих.

– Он ее убил…

– Нет. Ее убил я, – дед теперь говорил тихо, едва ли не шепотом. – А он убивал других. И матушка твоя знала. Более того, она помогала находить жертву. В сиротском приюте хватало всяких… нет, сиди. Я знаю это точно. От нее же.

Если бы Глеб мог подняться, не потревожив плюща и ночи, которая уже почти отступила, он бы встал. Он бы ушел, ибо то, что дальше, не предназначалось для его ушей.

– Первый срыв случился почти сразу после моего отъезда. Гришка выбрался в лес, встретил там девочку из крестьян и… провел ритуал. Ему казалось, что он проводит ритуал, пытается спасти всех ценой одной жизни. Твоя мать нашла его над телом.

…В матушкином цветнике тоже обнаружилось с полдюжины тел, старых, чье появление нисколько не удивило Глеба. Он помнил и розы, вывернутые кусты с торчащими корнями, которые проросли сквозь кости, и эти самые кости, темные, будто обугленные.

– Она увела его домой. А тело… в болоте многое можно спрятать. Главное, что после этого Гриша сделался спокойным. Так она сказала. Он начал разговаривать. Шутить. Он стал нормальным.

Опознать не удалось.

Бродяги? Случайные гости из тех, кого не станут искать? Главное, что их похоронили на местном кладбище. А Глебу сказали: «Может, не он… давно лежат».

– Он обратил внимание на жену, а той большего и не нужно было, и длилось это несколько месяцев. Вот она и решила… выкупила свое счастье. Когда он стал мрачнеть, замыкаться в себе, она просто нашла ему другой вариант. Она так и сказала: вариант. И опять помогло.

– И как долго…

– Три года. Пятнадцать девочек. Она научилась находить тех, кто одарен, это увеличивало отдачу силы. Научилась помогать в ритуале. Она так любила твоего отца, что сошла с ума вместе с ним. И она вполне искренне верила, что помогает, что он, гениальный, важнее и нужнее этих сирот. Что они и нужны-то лишь затем, чтобы Гришка жил.

– И ты…

– Убил обоих. Я должен был. И это моя ноша… – Раздался сухой стук.