Последнюю фразу Сатору повторил несколько раз, глядя на меня с улыбкой. Лицо его при этом буквально светилось.

* * *

Ну, я-то хорошо его понимал… Я и сам готов был прыгать от счастья, когда Сатору взял меня с улицы и я стал его котом. Его собственным котом.

Все бродячие коты тоже были кем-то когда-то брошены, ясное дело. Сатору спас меня от гибели, когда машина перебила мне лапу. Можно назвать это чудом… А уж то, что он взял меня в дом… Точно, я – самый счастливый кот на свете! Даже если Сатору вдруг расхочет жить со мной, это ничего не изменит. Ровным счетом ничего! Потому что у меня есть те пять лет, что мы прожили вместе… Когда я носил имя Нана.

Без Сатору я не узнал бы, что такое счастье. Даже если Сатору умрет раньше меня, это лучше, чем совсем не встретиться с ним. Я всегда, до конца своих дней буду помнить пять лет рядом с Сатору… И всегда буду носить имя Нана, хотя оно, скажу откровенно, не очень-то подходит для мужественного кота!

Я буду помнить город, где вырос Сатору.

И поля, где шелестят зеленые колосья.

И грозно ревущее море.

И Фудзи, нависающую темной громадой.

И старомодный, похожий на ящик телевизор, на котором так приятно лежать.

И милую пожилую кошечку Момо.

И дерзкого пса Торамару, полосатого, словно тигр.

И огромный белый паром, набивающий брюхо машинами.

И виляющих хвостом собак в каюте для животных.

И эту вредную кошку-шиншиллу, пожелавшую мне «Good luck!».

Бескрайние просторы Хоккайдо.

Желто-лиловые цветы, буйно растущие на обочине дороги.

Безбрежную равнину колышущегося сусуки, похожую на волнующееся море.

Лошадей, щиплющих траву.

Алые гроздья рябины.

И все оттенки красного – их показал мне Сатору.

Свечи тонких белых берез.

Кладбище, открытое всем ветрам.

Букет разноцветных, как радуга, цветов на могиле.

Белый зад оленя с рисунком в форме сердечка.

И огромную двойную радугу, вырастающую из земли, словно арка.

И Коскэ, и Ёсиминэ, и Суги с Тикако… Я буду помнить их всех. Но больше прочих – Норико, которая вырастила Сатору. Благодаря ей пересеклись наши пути.

Я буду помнить всех, кто был рядом с Сатору.

Разве может быть счастье огромней?!

– У меня была такая работа, что приходилось переезжать с места на место. Я испортила тебе детство… Как только ты заводил друзей, я разлучала тебя с ними.

– Зато появлялись другие – там, куда мы переезжали. Да, мне было грустно прощаться с Коскэ, но в средней школе я познакомился с Ёсиминэ, а в старших классах сдружился с Суги и Тикако. Когда я привозил к ним Нана, поначалу все как-то не клеилось, но потом каждый из них соглашался взять его к себе. Столько людей захотели принять моего обожаемого кота… потрясающе! – Сатору сжал ладонь Норико обеими руками. – Но никто из них не понравился моему Нана, и тогда его приняла ты, тетушка.

Норико сидела, опустив глаза.

– И потом… ведь это ты нашла мне маму и папу, а потом и сама взяла меня к себе, и мы до сих пор вспоминаем о них. Ну разве я не счастливчик? А потому… Норико, не нужно плакать! Лучше улыбайся до самого конца. Так мне будет легче.

* * *

Сатору стал часто подолгу задерживаться в больнице.

– Вернусь через несколько дней. – Сатору гладит меня по голове, подхватывает сумку и уходит.

Периоды его пребывания в больнице становились все длиннее и длиннее. Скажет: «Вернусь дня через три-четыре», а явится через неделю. Скажет: «Вернусь через неделю», а придет через полторы. Одежда, в которой он приехал из Токио, стала ему велика. Все висело на нем мешком, брюки в талии стали настолько свободны, что под ремень можно было засунуть два кулака. Теперь даже дома он ходил в шерстяной шапке. Непонятно почему, но худело не только его тело, волосы Сатору тоже теряли объем, истончались, и однажды я увидел его совершено лысым, точнее, бритым наголо. Я подумал, что его обрили в больнице, но нет, похоже, он сам вдруг решил пойти в парикмахерскую и обрить себе голову.

Однажды, собираясь в больницу, он положил в сумку фотографию, которая всегда стояла у него в изголовье. На фотографии были мы – я и Сатору. Снимок, сделанный во время одного из наших путешествий. Сатору всегда, еще с Токио, ставил его у кровати.

И тут меня словно током ударило! Я поскреб когтями по переноске, стоявшей в углу комнаты, и мяукнул. Эй, хозяин, может, и меня захватишь?

Сатору защелкнул застежку на саквояже с вещами и со смущенной улыбкой посмотрел на меня:

– Эге, Нана… Ты, никак, со мной собрался, а?

Он открыл переноску и, как только я влетел в нее, тут же захлопнул дверцу. И вдруг – повернул переноску дверцей к стене.

Эй! Как же я теперь выберусь наружу? Хозяин, что за дурацкие шуточки?

– Нана, ты же разумный кот! Будь хорошим мальчиком, ладно?

– Мяу!

Я яростно царапал стенки переноски, пытаясь выдраться. Сатору, что за бред ты несешь?

Сатору подхватил саквояж и встал. Открыл дверь. Он уходит – без меня!!!

Стой, стой, ты куда? Подожди!

Я бился о стенки переноски, драл ее когтями и выл. Шерсть у меня стояла дыбом.

– Ты же можешь вести себя хорошо…

«Вести себя хорошо»?!! Что за чушь собачья? Я не разрешаю тебе уходить без меня, слышишь?

– Веди себя хорошо, дурачок!

Дурачок??? Кто из нас еще дурачок? Вернись! Сию же минуту вернись!!! Возьми меня с собо-о-ой!!!

– Нет, я не хочу расставаться с тобой ТАК! Я люблю тебя, мой глупый кот!

Я тоже люблю тебя, дуралей чертов…

Сатору саданул дверью, словно стряхивая с себя мои вопли, – и ушел.

ВЕРНИСЬ! ВЕРНИСЬ!! ВЕРНИ-И-ИСЬ!!!

Я твой кот – до последнего вздоха!

Я орал что было мочи, но дверь оставалась закрытой… Я орал, выл, рыдал до тех пор, пока не сорвал себе голос.

Не знаю, сколько времени прошло. Когда в комнате стало совсем темно, дверь тихонько отворилась. Норико. Она отодвинула переноску от стенки и открыла дверцу. О-о-о, если бы это вернулся Сатору, я бы пулей вылетел наружу! Но я угрюмо забился в угол. В переноску боязливо просунулась тонкая рука. Норико дотронулась до моей головы, почесала за ухом, легонько пощекотала шею. Зубы были в опасной близости, но я больше не чувствовал в ней этого оскорбительного страха, что я могу укусить. Для человека, почти не имевшего дела с кошками, она держалась очень недурно.