– Если бы у бабушки был хрен, она звалась бы дедушкой, – быстро отозвался Самойлов.

А Крачкин уже сменил тон, обернувшись к Серафимову:

– Много взяли-то на Выборгской?

В одиннадцать ноль-ноль в фойе Государственного Русского музея Зайцев быстро заметил Розанову и Нефедова. На лице Розановой играло нетерпение. Она жаждала припасть к культуре. Нефедов по обыкновению казался только что вставшим, но еще не проснувшимся.

– Здравствуйте, – кивнула Розанова Зайцеву. Локтем она прижимала к себе сумочку, озиралась по сторонам. – Что-то запаздывают остальные товарищи.

Собирались и проходили дальше группы экскурсантов. Неподалеку маячил худощавый немолодой человек в черном костюме; хрустко белел воротник рубашки. Зайцев заметил, что человек в костюме присматривается к ним, потихоньку сужая орбиту. Зайцев встретился с ним взглядом. Человек в костюме тотчас подошел.

– Товарищи, я встречаю группу милиционеров, – полувопросительно обратился он.

– Мы группа, – ответил Зайцев.

Взгляд Нефедова плавал по стенам. А Розанова, немного смутившись, сказала:

– Пока энтузиазм масс разгорается медленно. Это я с вами говорила, товарищ. Розанова.

Она быстро схватила и тряхнула его руку в знак приветствия.

На лице костюма проступило удивление, но он ничего не сказал. Розанова пояснила:

– Отстает пока что культурное сознание милицейских работников от классового, отстает.

Костюм приветливо улыбнулся:

– Что ж, количество, не сомневаюсь, компенсируется качеством. Николай Семенович, – представился он.

– Зайцев.

– Нефедов.

– Что ж, товарищи. Прошу. Начнем.

Он протянул узкую, не знавшую физического труда ладонь, приглашая. И плавно, с осанкой хозяина здешних мест двинулся к мраморной лестнице, крытой малиновым ковром. Все трое затопали за ним. Огромные окна впускали свет. Розанова смотрела себе под ноги.

– Вот жили-то цари, – попытался заговорить с ней Зайцев. – Это ж надо: такая махина для каких-то шести или семи человек.

Розанова покосилась на него.

– Мещанские у вас представления, товарищ Зайцев. Здесь – цари не жили. Здесь они хранили в недоступном для трудового народа месте сокровища культуры, – произнесла она, отдуваясь. Подъем по лестнице в сочетании с этой тирадой дался ей нелегко.

Зайцев осекся.

– Ничего. Главное, вы стараетесь. Тянетесь, – приободрила его Розанова. Зайцев видел, как Николай Семенович иронически приподнял бровь. «Вот будет потом среди своих рассказывать, как водил тупых мильтонов», – с неприязнью подумал Зайцев. И чуть не наскочил на него: тот внезапно остановился. Обернулся:

– Что же вы хотите посмотреть сегодня? Может быть, юмористические сценки из народной жизни?

Зайцев слышал в его голосе вежливо замаскированную насмешку. А может, и искреннее желание найти внезапным гостям развлечение согласно их интеллекту и культурному уровню.

Как бы то ни было, юмористические сценки решительно не вписывались в его план.

– Можно и юмористические, – пожал плечами Нефедов.

– А это вы зря, товарищ музейный работник, – встрял Зайцев. – Мы не школьники какие-нибудь, которым лишь бы хиханьки и хаханьки. Если хотите знать, поимка современных бандитов часто требует ума и расчета. Вы уж извините, что Советская республика сразу позвала нас в строй, в университетах учиться нам некогда было. Да и книжки читать тоже. А многие и школу окончить не смогли.

– Я не говорил… – забормотал Николай Семенович, но было видно, что именно это он, в сущности, и говорил, и теперь ему стало неловко. Как человек интеллигентный, он не обижал людей намеренно. Обижать этих троих скверно одетых, усталых на вид, однако же вот собравшихся в музей милиционеров он не думал.

– Что же вам хотелось бы посмотреть? – повторил он вопрос. Но теперь взгляд его смягчился, стал живым.

– Хотелось бы искусства народного, – заявила Розанова. – В котором виден высокий дух русского человека. Только без религиозного дурмана.

Николай Семенович явно задумался.

– Вы, вероятно, имели в виду Брюллова? – учтиво спросил он. Хотя всем сразу стало ясно, что имя Брюллова Розанова слышит впервые, но тон Николая Семеновича был таким серьезным и простым, что она кивнула:

– Верно.

– Отличная мысль! Идемте, товарищи.

Пока они шли сквозь залы. По гладким и пестрым паркетным полам. Мимо людей на портретах – мордатых, в своих пышных негнущихся нарядах, словно обшитых деревянными досками.

Нефедов внезапно толкнул его локтем. Зайцев чуть умерил шаг. Николай Семенович быстро удалялся, за ним спешила Розанова. Нефедов выждал, когда они отошли подальше.

– Зачем мы сюда притащились? – спросил он Зайцева.

– Культработа по комсомольской линии. Ты комсомолец, Нефедов? Повышай уровень.

Сделал вид, что безмерно заинтересовался каким-то портретом сильно нарумяненной дамы: свекольные кружки на белом меловом лице. Теперь он был уверен, что Розанова их не услышит. Нефедов встал рядом.

– Видишь ли, у музеев такая неприятная особенность: они закрыты по ночам.

Нефедов пялился на портрет.

– Ты, Нефедов, видно, по осени в спячку впадаешь, – рассердился Зайцев. – В твоем организме явно замедлились все процессы, включая умственные. Как бы мы еще смогли бы в рабочее время сюда попасть? Днем ни тебя, ни меня никуда не выпустят. Пришлось напустить на них Розанову.

Он вынул фотографии.

– Ты во все глаза смотри. Наши убитые. Они все изображают какие-то живые картины. Части шарады. Но какие картины – это хороший вопрос для следователя с высокой культурой. Так что давай культурно расти. У нас час-другой на это есть.

Ему показалось, что лицо смотрительницы обращено в их сторону. На всякий случай быстро сунул снимки в первый попавшийся карман.

– Картины? Шарады?

– Ну да. Такая игра раньше была.

– Что-то не припомню такой игры.

– Так это не у нас с тобой, Нефедов. Мы рылом не вышли. Это богатенькие детки играли. Буржуйские. Во времена царизма. Сперва загадывали слово. Наряжались и изображали собой картины. А другие должны были отгадать. Первый слог – по названию первой картины. Второй – по второй. И так далее.

– Кто-то зашифровал слово и для этого укокошил дюжину людей? – не поверил Нефедов. – Чтобы мы бегали и гадали?

– Думаешь, я не прав?

– Хрен знает. – Нефедов из-под припухших век смотрел на свекольную красавицу. – Только зачем? Я понимаю: тюкнуть, чтобы вещички потом хапнуть. А тюкнуть без всякого смысла…