Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это все, – настаивал он.
– Выходит, не все.
Тот дернул головой.
– Все картины сгруппированы: по странам, школам, эпохам, – принялся объяснять Алексей Александрович. – Вся нидерландская коллекция – здесь. Или здесь, или больше нигде.
– А перевесить картину не могли?
Тот посмотрел в сторону.
– Это абсурд. Это же музей, а не гостиная!
– То есть если «Благовещение» не в этом зале, то его нет больше ни в каком другом зале? Верно?
– Если это работа ван Эйка, то она может быть только здесь!
Щечки его опали.
– Может, то был не ван Эйк?
– Нет, это точно ван Эйк, – упрямился Алексей Александрович.
– Вы, может, подзабыли, – мягко подсказал ему Зайцев.
– А когда ваш ученик сделал эту работу? – спросил Алексей Александрович, видно, обдумывая какую-то свою мысль.
Зайцев не успел ответить.
В зал, бормоча и мягко шурша войлочными калошами, втянулась группа экскурсантов: темная шершавая гусеница, вся в зернышках лиц. Экскурсовод – дама в узкой юбке – терпеливо ждала, пока втянется хвост. И только тогда заговорила. Хомячок присел на алый диван. Он явно пытался что-то вспомнить.
– Человек не может знать все, – опять стал утешать его Зайцев. – Вон какой музей огромный. Картина там, картина сям.
– Вы с ума сошли! – взвизгнул Алексей Александрович. – Это не та картина, которую можно перепутать с другой. Вы понимаете, что значит шедевр?
«Боже ты мой, – подумал Зайцев, – какая страсть». Он решил дать Алексею Александровичу обсохнуть морально и прийти в себя. Стал наблюдать за экскурсантами. Они шли за экскурсоводом, как телята.
Алексей Александрович вынул платок и промокнул лоб, словно это могло помочь мыслительному процессу под его черепом.
– Гражданочка! – Зайцев вскочил, вскинул руку. Экскурсовод недовольно обернулась. – Вопрос разрешите!
– Вы с группой? – сурово спросила она.
– Я не с группой.
– Боюсь, вы нас перебиваете, – строго отрезала она и снова обернулась к пастве. – Период зарождения капиталистических отношений в Нидерландах…
Зайцев знал, как таких укрощать.
– Что же, я не советский человек из-за этого? И у меня нет прав прикоснуться к знаниям? Не при царизме живем, между прочим.
Мегера скривилась. «Пусть товарищ спросит!», «Жалко, что ли?», «Может, всем интересно», – нестройно поддержала его группа: по виду студенты. А лица – широкие, совсем деревенские. Зайцев почувствовал симпатию.
– Скажите, вы ведь художника по имени ван Эйк знаете?
Холодный взгляд. Разумеется.
– Как бы на его «Благовещение» взглянуть? Знаменитая картина. Больно интересуюсь взглянуть на шедевр.
И тут произошло поразительное. Зайцеву на миг показалось, что ее ледяное лицо треснуло, как будто по нему изнутри ударили молотком. Разлетелось вдребезги. Но в следующую секунду экскурсовод собралась. Лицо ее стало по-прежнему холодным, только на щечках зацвели два алых пятна. И еще одно стало предательски подниматься из-под высокого воротничка белой блузки.
Кажется, это превращение заметили и в группе.
– Вы что, не знаете? – раздался назойливый голос: видимо, этот товарищ не первый раз донимал вопросами.
– Я. Конечно. Знаю. Эту. Картину, – отчеканила мегера и обернула лицо к Зайцеву. – А вы. Товарищ. Задерживаете. Группу.
Группа недовольно забормотала. Вдруг всем захотелось увидеть именно «Благовещение». И именно ван Эйка, до которого еще секунду назад никому не было дела.
– Пройдемте в следующий зал! – пронзительно выкрикнула экскурсовод голосом невской чайки. И в своих неуклюжих бахилах заскользила через распахнутые створки дверей. Группа ропотнула, но после мгновенного замешательства подалась следом: упускать оплаченный рассказ никому не хотелось.
Зайцев подошел к Алексею Александровичу.
– Вот ведь петрушка, – поднял тот василькового цвета глаза под чеховскими стеклышками. – Обещал вам «Благовещение», а его, выходит, и нет.
И добавил:
– Хорошо, что у мальчика ангина. Юность не прощает разочарований.
Зайцев чуть не спросил: какого мальчика. Но успел сообразить и сочувственно кивнул.
– Алексей Александрович, – мягко позвал он, садясь рядом.
Опять васильковый взгляд.
Зайцев решил: была не была. И вынул листочки папиросной бумаги.
– Взгляните вот на это.
Алексей Александрович пролистал листки один за одним. Фаина Баранова. Карасева. Пара студентов. Снова женщины, найденные в церкви. Снова Фаина Баранова.
– Вы ведь не учитель? – спросил Алексей Александрович.
– Я не учитель, – ответил Зайцев.
– Алексей Александрович, еще раз посмотрите. Вы уверены?
– Конечно, я уверен!
– Все-таки вы служите в отделе нумизматики…
– Геральдики! – вскрикнул тот, как будто его ущипнули. Зайцев мысленно себя выругал. Но толстяк уже разошелся:
– Это вам, товарищ, что геральдика, что нумизматика – две одинаково ненужные дисциплины, отягощающие ваш небольшой мозг!
Сердито блеснули стеклышки.
«Ого, да в нас проснулось красноречие». Зайцев пережидал взрыв, засунув руки в карманы своего дрянного пиджачишки.
– Это верно, – смиренно согласился он. – Поэтому я и решил спросить вас как человека образованного и культурного.
Подействовало. Алексей Александрович сердито пыхнул, но, видимо, несколько поутих.
– Извините меня, – сказал он. – Я не имел права так говорить.
– Да не страшно. Я не обидчивый, – заверил его Зайцев.
Но не убедил.
– Понимаете, Эрмитаж для меня… Это моя жизнь. Я сразу понял, что мое место – здесь, еще когда был студентом. Правоведом. Да я с закрытыми глазами мог бы по нему пройти, не ошибившись. Не было совершенно никакой возможности к тому, чтобы в императорский Эрмитаж меня приняли на службу. Я поступил сюда без жалованья.
«Средства, значит, позволяли, – подумал Зайцев. – Без жалованья-то».
Алексей Александрович, видимо, догадался, что именно мог подумать собеседник. Потому что насупился:
– Вы, конечно, сейчас же подумали: паразитические классы.
– Ничего я такого не подумал, – перебил Зайцев.
– Подумали, подумали, – ласково уговаривал его теперь Алексей Александрович. – Вы молодой человек совсем другой эпохи. А я вам скажу: эпоха-то ни при чем. Мечты юношей всегда сделаны из одной и той же материи. Независимо от политического строя. Императорский Эрмитаж был для меня, как для вас…