— Простите, если я выгляжу нетактичным, но мне кажется очень странным ваш поступок.

— Какой? — со вздохом спросил священник.

— Вы ушли из разведки. И не куда-то, а в монастырь.

— И что же? Что в это странного? В монастырях очень много людей, которые осознанно пришли туда в зрелом возрасте. Просто наступает такой момент в жизни, когда для тебя важнее всего становится именно это.

— Но ведь кому, как не вам, полковнику разведки, не знать, какая борьба идет за спинами обывателя. Не важнее борьба за свою родину, борьба с международной угрозой миру? Знаете, кое-кто легкомысленно намекает, что вы сломались, что у вас произошла какая-то перемена в…

— Договаривайте, молодой человек, не стесняйтесь, — предложил очень спокойно священник, — перемена в психике, хотите вы сказать? Это ничего. И это не проблема. Подумаешь, кто-то про тебя что-то сказал. Язык есть у каждого, только не каждый умеет им пользоваться. Родители и школа не научили, интеллекта не хватило.

— Вы намекаете, что у меня тоже беда с интеллектом, — рассмеялся Максим. — Я по другой причине завел этот разговор.

— Я знаю, по какой именно. Вы молоды и не все еще понимаете. Это приходит с годами, с возрастом. Может, тогда, когда приходит старость, а с ней и мудрость. Вы знакомы с таким мнением, что человек, как правило, не ценит чего-то, пока этого не лишится, не потеряет. Вот так и у поживших людей, у кого за плечами годы и годы. Оглянешься назад и понимаешь, что такое безысходность. Того не вернешь, этого уже не сделаешь, и ничего заново прожить не удастся. Есть ошибки, которых не исправить, не исправить физически.

— Я вас не понимаю.

— Это нормально, это естественно, Максим. Вот вы молодой, крепкий оперативник. Вы идейный, потому что сюда иных не берут. Слишком не пропорциональна зарплата тем усилиям и тому риску, который сопутствует профессии. Но вы здесь. Так вот, скажите мне, как вы относитесь к педофилам? Вон сколько случаев по стране, сколько девочек погибло от рук извращенцев.

— Дотянулся бы — до суда своими руками удавил! — брезгливо процедил Максим. — Таким упырям жить нельзя на свете. И умирать они должны так, чтобы обо всем содеянном в последние страшные минуту пожалеть!

— Вот-вот, — с мягкой улыбкой, которая совершенно не соответствовала теме, произнес священник. — Так же вы, наверное, относитесь и к террористам. Они ведь тоже никого не щадят. Они, если их не остановить, оставить на свободе, тоже не перестанут творить свои черные дела, нести людям горе. И ни в чем не повинным людям. Так скажите мне, вы, идейный борец, вы за смертную казнь или пожизненное заключение?

— А черт ее знает! — пожал Максим плечами и спохватился. — Извините, это я… Если честно, то не знаю. Как-то не думал. Я ведь даже не знаю, как они там сидят. Может, и не сидят даже, а… Я помню, в детстве у нас во дворе среди пацанов байки всякие ходили, что приговоренных к смертной казни у нас не расстреливают, а отправляют в урановые рудники. Чтобы пользу приносили, а там они все равно умрут.

— Вот видишь, Максим. Проблема-то не в педофилах. Проблема в нас, проблема в обществе. Не там мы все ищем проблему, не там ее видим. А все потому, что мы еще незрелое общество, не созрели, как личности, как люди.

— Объясните, — с недоуменным видом покрутил головой Максим.

— Педофилы все равно будут периодически появляться. Хотим мы этого или нет. Так же как появляются воры, убийцы и… гении, величайшие мыслители, ученые. Их появление не зависит от нас. А вот как мы к ним относимся — это и есть проблема, наша истинная проблема. Общество, которое готово к насилию, готово совершать кровавые казни, наказывать смертью — вот проблема.

— Тогда прощать?

— Нет, что ты, — улыбнулся священник. — Не о том же речь. Если кто-то из нас опасен для общества, он не должен находиться в обществе. Нельзя давать ему возможность снова совершить страшный грех. Но мы-то сами не должны уподобляться ему. Не гнев они в нас должны будить, а жалость, сострадание, горечь и муки душевные. Девочек жалко, до слез жалко, а их убийц разве нет? Ведь будучи человеком, творением Божьим, и поступить как… даже не как зверь, а как чудовище — это ли не кара?

— Так не убивать их? Оставлять жить в колониях, кормить?

— Да не знаю я, Максим, — махнул священник рукой. — Не то ты обсуждаешь, не туда смотришь. Тигр напал на дрессировщика в цирке. Убить его? Убить всех тигров на планете? Запретить выступление с хищниками в цирках? Не на тот вопрос ты ищешь ответа. И пути предлагаешь не те. А метеорит в Челябинске? Давайте теперь все космическое пространство вокруг Земли постоянно обстреливать ядреными ракетами, чтобы ни один камешек близко нет подлетел! А есть еще ураганы, цунами, вулканы, землетрясения. С ними как бороться? И стоит ли бороться? Почему мы пытаемся со всем бороться, все делать по-своему, а не так, как устроено НЕ НАМИ? Может, в своих душах разобраться, а стихийные бедствия оставить в покое? И относиться к их последствиям с подобающей христианину скорбью. Не находишь?

— Да, в таком ключе я об этом не думал.

— Да и мало кто думает. Все ведь кидаются мир переделывать, значимость свою подчеркивать.

— Значит, вы решили уйти в монастырь и не бороться с этим мирскими способами? Уйти от проблемы?

— Почему уйти? А борьба за человеческие души — это не дело? Не решение проблемы?

— Но я полагал, что в монастырь уходят от мира, от людей, там скрываются, чтобы остаться наедине с собой.

— Наедине с Господом. Успокоить свою душу, а потом помогать другим людям. А монастырь… в монастыре кое-какие вещи позволительны в отличие от тех, что непозволительны облеченному саном белому духовенству. Я могу в монастыре и не жить. Я могу ходить по свету и нести людям свет веры. А могу, и живя в монастырских стенах, исполнять свой христианский долг и свои святые обеты.

Максим долго не мог в ту ночь уснуть, анализируя слова отца Лонгина. Как ни крути, а возразить ему нечего. Вот, значит, как. Тот, древний, Лонгин был сначала римским солдатом, и Олег Геннадьевич Василичев тоже сначала им был.

Наутро Алексеев был на своем посту на площади. Он увидел выходящего отца Лонгина и попятился за спины туристов. Если священник и знал, что оперативники его доведут до аэропорта, то показываться все равно не стоит. Не хотелось, чтобы это видели другие люди, например террористы. Если они догадаются, что за русским священником ведут слежку русские спецслужбы, то могут пересмотреть свои планы, могут сменить людей. И тогда вся их операция по подготовке теракта уйдет из-под контроля спецслужб.

Отец Лонгин шел, катя за ручку большой рюкзак на колесиках. Он не смотрел по сторонам, выглядел спокойным, как будто съездил в соседний город отвезти что-то обыденное. Или лекции в семинарии почитать. Максим пристроился за ним, нащупывая в кармане ключи от машины. Сейчас он пристроится за такси, в которое сядет священник, доедет до аэропорта и…

— Mi scusi, signore! — раздался рядом противный мужской голос. Алексеев машинально глянул под ноги. — Io sono venuto a voi su una gamba, signore![10]— настойчиво повторил тот же голос сбоку и с еще более ехидными интонациями.