class="p1">Жун Цзиньчжэнь женился первого октября 1966 года. Супругу зовут Ди, она сирота, с юных лет занимается секретной работой – сначала она была телефонисткой в штабе, затем в 1964 году ее повысили и перевели к нам в подразделение на должность цензора. Она северянка, высокая, на полголовы выше Жун Цзиньчжэня, большеглазая, говорит на чистейшем путунхуа[44], правда, болтать она не любит, да и голос у нее тихий – возможно, сказываются долгие годы работы в секретном отделе.

Что же касается женитьбы, я всегда удивлялся, как странно все сложилось – как будто судьба посмеялась над Жун Цзиньчжэнем. Почему я так говорю? Просто я знаю, как много женщин хотело выйти за него замуж, греться в лучах его славы. Но то ли он вообще не хотел жениться, то ли сомневался, то ли еще по какой причине он всегда избегал этой темы и, по-моему, ни к женщинам, ни к браку не проявлял ни малейшего интереса. И вдруг неизвестно с чего, совершенно неожиданно он женится на Сяо Ди. К тому времени ему исполнилось тридцать четыре. Дело, конечно, не в том, сколько ему было лет, тридцать четыре года – возраст не самый юный, но если женщина согласна за него выйти, какие могут быть препятствия? Никаких. Вот только вскоре после женитьбы объявился «Черный шифр». Что и говорить, если бы Жун Цзиньчжэнь не женился тогда на Сяо Ди, он бы, верно, так никогда и не связал себя узами брака: «Черный шифр» стал бы непреодолимой преградой на пути к семейной жизни. Их женитьба походила на птицу, которая вдруг залетела в окно, когда ты уже собирался его закрыть – и странно это, и будто бы предначертано судьбой, и непонятно, добрый это знак или дурной? Хорошо это или плохо?

Честно говоря, супруг из Жун Цзиньчжэня вышел никудышный: он порой неделями не возвращался домой, а если и возвращался, из него и пары слов было не вытянуть – приготовит поесть, перекусит, а потом или снова уходит, или ложится спать и уходит, когда проснется. Вот так-то, Сяо Ди, пока жила с ним, даже видела его редко, что уж говорить о большем. Глава подразделения, руководитель из него тоже был неважный, в своем кабинете он появлялся только вечером, за час до конца рабочего дня, а все остальное время проводил в дешифровочной, причем выдернув шнур телефона из розетки. Так ему и удалось избежать начальственных и супружеских забот и печалей, сохранить свой привычный, излюбленный уединенный образ жизни. Он жил в одиночестве, работал в одиночестве и не нуждался ни в чьем-либо обществе, ни в помощи. А с тех пор, как мы обнаружили новый шифр, это впечатление только усилилось, словно Жун Цзиньчжэню непременно нужно было спрятаться от нас, чтобы как следует углубиться в разгадку тайны «Черного шифра»… [Продолжение следует]

Теперь, когда Жун Цзиньчжэнь лежал на более-менее удобной полке в спальном купе, он примерно это и чувствовал – что он наконец нашел неплохое укрытие. В самом деле, места, которые с такой легкостью раздобыл для них Василий, были идеальны. Вместе с ними в купе ехали пожилой профессор и его девятилетняя внучка. Профессор, лет шестидесяти на вид, был в прошлом проректором университета Г., из-за проблем со зрением недавно ушел на пенсию. Выглядел он солидно, любил выпить вина, курил «Фэйма»; вино и сигареты помогали ему скоротать дорогу. Внучка профессора, маленькая певунья, твердо решила стать артисткой, когда вырастет. Всю поездку она распевала в купе песни, как на сцене. Благодаря попутчикам, дедушке и ребенку, у Жун Цзиньчжэня, готового прежде в любой момент вновь взвинтиться, наконец отлегло от сердца, как будто он принял успокоительное. Иначе говоря, в этом крошечном пространстве, где не было ни враждебности, ни даже намека на враждебность, Жун Цзиньчжэнь забыл о своей робости и посвятил время двум самым насущным и важным делам – сну и чтению. Сон сжимал длинные ночи до одного сновидения, чтение помогало прогнать скуку дня. Иногда, когда ему не спалось и он не мог взяться в темноте за книгу, он погружался в собственные фантазии. Вот так, дремля, читая, грезя, он коротал время в пути, час за часом, мало-помалу приближаясь к тому, чего он ждал больше всего – концу поездки, возвращению в 701-й.

Второй день подходил к концу, поезд бодро мчался через бескрайние поля, круг вечернего солнца над дальними просторами уже наливался алым, космато сияя лучами, прекрасный и благожелательный. В свете заходящего солнца согретое и умиротворенное поле напоминало пейзаж из мира сновидений, картину в теплых тонах.

После ужина профессор с Василием разговорились, Жун Цзиньчжэнь в стороне прислушивался к их беседе, лишь изредка вставляя фразу-другую. Затем он услышал, как профессор протянул с завистью:

– Да, вот и до провинции Г. доехали, вы-то утром уже дома будете.

От этих слов у Жун Цзиньчжэня потеплело на душе, и он спросил оживленно:

– А вы когда приедете?

– Завтра в три.

В три часа поезд прибывал на конечную станцию, поэтому Жун Цзиньчжэнь сказал шутливо:

– Вы самые преданные пассажиры этого поезда. Верны ему от начала и до конца.

– А вы, выходит, дезертиры!

Профессор расхохотался.

Он заметно обрадовался, что в купе стало на одного собеседника больше. Однако радость была напрасной: Жун Цзиньчжэнь лишь вымученно усмехнулся и тут же перестал обращать на него внимание, уткнулся в «Небесную книгу» Иогансена. Профессор удивленно воззрился на него, гадая, в ладах ли с головой его попутчик.

Ничего с его головой не случилось, таким уж он был человеком: скажет, что хотел, и молчит, попусту не болтает, и никаких тебе плавных переходов, вежливых фраз, сказал да сказал ни с того ни с сего, промолчал да промолчал; он говорил словно во сне, так, что и тебе начинало казаться, будто ты спишь и видишь сон.

Упомянутую выше «Небесную книгу» Иогансена еще до Освобождения выпустило издательство «Чжунхуа». Перевела ее британская подданная китайского происхождения, госпожа Хань Суинь. Книга была совсем тоненькой, до того, что походила скорее не на книгу, а на тетрадь. Надпись на титульном листе гласила:

Гении есть духи в мире людей, они редки и прекрасны, прекрасны и благородны, благородны и бесценны. Как любая драгоценность, гений хрупок, хрупок точно росток, дотронешься до него – он сломится, сломится – погибнет.

Эти слова, как пули, поразили Жун Цзиньчжэня в самое сердце…

[Далее со слов директора Чжэна]

Тема хрупкости гениев вовсе не была для гениального Жун Цзиньчжэня новой или малознакомой, он много