— Что случилось? — Немец с трудом подавил зевок.

— Господин фон Штейниц, нужна ваша помощь. Ваш коллега Василий Васильевич Холмогоров убит…

— Как — убит?! — Фон Штейниц перестал вращать полусонными глазами и уставился на Алессандрину.

Она кивнула.

— Бог ты мой, — прошептал он и, стянув с головы колпак, уткнулся в него лицом.

От нетерпения дрожь побежала по моим рукам: мы находились на верном пути! Я был уверен, что к утру раскрою заговор полностью.

— Страшный, страшный человек… — бормотал фон Штейниц.

— Кто? — зарычал я. — Имя, назовите имя!

Немец затряс головой:

— Не знаю, не знаю… Он общался только с коллегой Холмогоровым. Василий лишь упомянул, что это делается в интересах Аракчеева…

— Аракчеева! Длинный, Бульдог — вот, значит, это о ком! Но что, что они собирались сделать?

Фон Штейниц вновь покачал головою:

— Не знаю… Я спрашивал, но коллега Холмогоров отвечал: лучше не знать…

Он не договорил. Дворник, державшийся за спиной ученого, выпучил глаза, протянул руку, указывая на кого-то у меня за спиной, и проблеял:

— Э… э-э-э…

Я успел обернуться, когда раздался оглушительный выстрел. Слабый свет метнулся по стенам, и Жан Каню с Алессандриной присели, схватившись за головы. Свеча погасла, в темноте рухнуло на пол что-то тяжелое, а на улицу выскользнула черная фигура.

— Убили!!! Убили!!! — раздался истошный вопль дворника.

Я бросился к выходу, распахнул дверь. На улице горели костры, и при их свете я мельком увидел, как дворник выбирается из-под навалившегося на него тела фон Штейница. Лицо немца было обезображено выстрелом в глаз.

По улице в сторону Моховой мчалась коляска, запряженная парой рысаков. Рядом с нами громыхнул новый выстрел. Я отпрыгнул в сторону, но обнаружилось, что стреляла Алессандрина. Она целилась в удалявшийся экипаж.

— Кажется, промахнулась, — с досадой промолвила она, опуская руку.

— Откуда у тебя пистолет? — изумился я.

— Позаимствовала у господина, который хотел убить твоего камердинера, — ответила графиня.

— Сударь, а не лучше-с отправиться в полицию-с? — дрожащим голосом промолвил французишка.

Лучше было бы остаться у графини Неверовой, говорили глаза кота Нуара, в которых зелеными огонечками плясали отблески костров.

— Хуже, Жан, много хуже, — ответил я.

На углу коляска свернула к Тверской. Я шагнул к дому, откуда доносились причитания на немецком языке, но вдруг послышался топот копыт: с другой стороны улицы мчались четверо всадников.

— Бежим! Бежим отсюда! — скомандовал я.

Мы выскочили на Моховую, пересекли улицу и оказались возле купеческого, судя по виду, дома, огороженного забором. Я вырвал кота из рук камердинера и перебросил через тын.

— Жан! Давай туда! — приказал я.

Французишка перемахнул через забор.

— Принимай ее сиятельство графиню! — крикнул я.

Я подсадил Алессандрину, а затем последовал на ту сторону сам. Собаки залились лаем, но, к счастью, они были привязаны. Мы спрятались в тени от сарая, примыкавшего к забору, и прильнули к щелям в частоколе.

Всадники в военных мундирах появились на Моховой и закружились напротив нашего убежища, разбираясь, куда скакать дальше. Затаив дыхание, я следил за ними. Рядом застыл французишка. Я хотел нащупать руку Алессандрины, чтобы приободрить ее, но графини рядом не оказалось. Я оглянулся, пытаясь разобрать в темноте, куда она запропастилась, и заметил черную тень над головой.

Алессандрина с крыши сарая прыгнула на верхового офицера, сбросила его на землю и, пришпорив коня, помчалась по направлению к Тверской, куда укатила коляска с убийцами. Двое всадников ринулись за нею, третий остался помочь товарищу.

Сброшенный с лошади офицер, разразившись отборной руганью, поднялся на ноги. Грязь ручьями стекала с него. Бездомные бродяги, гревшиеся у костра, принялись над ним потешаться, а несколько псов, подбежав поближе, облаяли его и с пренебрежительным тявканием вернулись к огню. Офицер отер лицо, и при свете луны я узнал того самого драгуна, с которым столкнулся в доме Рябченко и которого позднее подослал ко мне столичный обер-полицеймейстер.

Убийца! И здесь тут как тут этот убийца! А значит, я вплотную приблизился к заговорщикам! Вот только Алессандрина зачем-то выкинула геройский трюк.

Оба офицера повернулись к нам. Верховой, привстав в седле, пытался заглянуть через забор. Мой старый знакомец, имевший, как я теперь разглядел, звание майора, вытащил пистолет и громко спросил:

— Есть там кто еще?! А ну, выходи!

Не успел я решить, что лучше — принять бой или попробовать улизнуть, — как подоспела неожиданная помощь: бродяги повскакали на ноги и двинулись на офицеров.

— Что, ваш блаароть?! Грязь не нравится?! А мы так вот живем! И те щас покажем!..

— Черт подери! — чертыхнулся майор и пригрозил приближавшейся толпе: — Ну, обожди, сволочь! Попляшешь еще!

Однако обучение танцам он решил отложить до другого случая, запрыгнул на лошадь к товарищу, и они умчались.

— Фу! — с облегчением выдохнул Жан. — Сударь, барин, пойдемте-с в полицию!

— Пойдем-пойдем! — с сарказмом откликнулся я. — На нас с тобою и повесят эти убийства!

От греха подальше я решил не показываться мужикам у костра, хотя они и выручили нас. Мы с Жаном пересекли двор и перебрались через забор к Неглинке. От реки тянуло нечистотами.

— Фу, — поморщился я.

— Вонища такая-с, словно со всей Москвы merde под кремлевские стены-с валят-с, — высказался французишка.

— Помалкивай, умник! — рассердился я.

Со смертью фон Штейница ниточка оборвалась. Оставался некто Пескарев. Нужно было еще в Казенной палате уточнить его адрес, но я не подумал об этом и, где его искать, не знал.

И теперь куда больше, чем заговор, тревожила меня судьба Алессандрины. Ее поступок представлялся мне глупой выходкой в стремлении к эмансипации. Я не думал, удастся ли ей захватить убийцу. Я мечтал об одном: поскорее увидеть ее, живой и невредимой.

Мы обошли купеческие лавки и вышли к перекрестку, откуда брала начало Тверская. Потрескивали костры, ворчали собаки и вполголоса переговаривались бродяги. Куда пропала Алессандрина и драгуны во главе с майором-убийцей, я не знал.

— Ну что же, нам осталось одно: вернуться в гостиницу, ждать возвращения графини и молить Бога, чтобы с нею ничего не случилось, — промолвил я.

— Это даже лучше-с, чем идти в полицию, сударь, — обрадовался французишка.