– Вы прекрасно сказали, Евгений Константинович. Это настоящая проповедь.

Лемехов принял пульт и нажал кнопку. Шумные сверкающие струи прянули, сшиблись, схлестнулись, накрывая фонтан сплошным стеклянным куполом. Среди брызг несся ликующий хоровод, и каждый танцор переливался на солнце. Купол распался, и бурлящий водяной столп вознесся к солнцу, и оно кипело, слепило, танцевало, словно огненный шар. Хоровод кружил, подбрасывал солнце. Превращал его в пучки лучей, в радуги, в ослепительных птиц, в перламутровых бабочек. От фонтана летела разноцветная пыль, и люди ловили эту росу руками, губами. И казалось, от этой волшебной росы распустилось и стало зеленым близкое дерево, а шпиль на башне вокзала стал золотым.

Черкизов поднес к шумящей струе хрустальную кружку. Вода пузырилась, выплескивалась, но Черкизов выхватил кружку из бурлящего водоворота. Мокрый, счастливый, в потемневшей рубахе, протянул кружку Лемехову:

– Испейте, Евгений Константинович, святой водицы.

Лемехов принял кружку и пил, холодную, почти ледяную, душистую воду, чувствуя ее сладость и силу. Эта сила вливалась в него, дивно пьянила.

Солнце играло в хрустале. Шумел и искрился фонтан. Крылатые ангелы мчались в ликующем хороводе.

– И вы отпейте, господин губернатор. – Черкизов выхватил из фонтана кипящую кружку, и губернатор пил. Глаза его становились светлее.

Черкизов черпал и черпал воду. Две розы, лежавшие на краю чаши, упали в фонтан и кружились в водовороте.

Пили ветераны, проливая воду на ордена, и тусклая латунь медалей начинала сиять. Пили юноши и девушки, поступившие в партию «Победа», Черкизов брызгал на них водой, кропил, как священник, и те хохотали сквозь брызги.

Пили жених и невеста, передавали друг другу кружку, а после целовались мокрыми смеющимися губами.

Слепого ветерана вели к фонтану под руки. Он слушал шум и шелест, ловил худосочным лицом приближавшуюся прохладу. Черкизов поднес ему кружку, вложил ее в слабые стариковские пальцы. Ветеран пил, захлебывался, снова пил. И вдруг выпустил кружку из рук и ахающим, испуганным голосом воскликнул:

– Вижу!

Его запекшиеся веки поднялись, и под ними открылись живые глаза. В них отражался фонтан, переливались радуги. Он тянул руки к солнцу, к блеску воды, боясь, чтобы они не исчезли.

Лемехов, потрясенный, смотрел на прозревшего воина, боясь разрыдаться.

От фонтана кавалькадой, на нескольких машинах, отправились в степь, к хутору Бабуркину, о котором говорил профессор-историк. Здесь сжималось кольцо. Здесь его прорывали войска Паулюса. Здесь, в местах прорыва, шли в контратаку штрафные батальоны, затыкая своими телами бреши.

Весенняя степь была в солнечной дымке. Волновались на горизонте голубые холмы. Ручьи и речушки искрились талой водой. Хутора Бабуркина давно уже не было, лишь чернели рытвины от старинных фундаментов и виднелись метины незарастающих окопов и дотов.

Посреди степи была установлена палатка, собрались поисковики, которые искали в степи останки воинов и свозили рыжие кости к братскому погребению. Стоял стол с бутылками водки и пластмассовыми стаканчиками. Был нарезан хлеб, колбаса. Поисковик, немолодой, с печальными глазами человека, который ищет среди рытвин и воронов истлевшие останки солдат, рассказал Лемехову, как проходили бои.

– Вот видите, Евгений Константинович, синие холмы. Там занимали оборону немцы. Они прорывались сюда, в низину, а подходы к своим позициям минировали. Вся степь в минах, до сих пор выковыриваем. Ночью по минным полям шли наши, хотели сбить с холмов немцев. Шли штрафники. Расчищая дорогу танкам. Шли и взрывались, оставляя проходы. Если пойдете по степи, увидите воронки. У этих воронок мы копаем. Снимешь дерн, а там кости штрафника. Еще сто лет искать, и всех не найдешь, – сказал поисковик с тяжелым вздохом. В его больших заскорузлых руках землекопа дрожал пластмассовый стаканчик с водкой.

Выпили сто поминальных грамм. Смотрели в солнечную синюю даль. Верхоустин был задумчив и печален, словно здесь, среди погибших штрафников, находился кто-то родной.

– Штрафники были воины Христовы, – сказал он, глядя на стаканчик, который упал со стола и летел в степь, подхваченный ветром. – Все миллионы погибших советских солдат, одолевших вселенскую тьму, были коллективным Христом. Они взошли на крест и спасли род людской. Православные ждут второго пришествия, а оно уже состоялось. Христос приходил на землю, сюда, в Сталинград. Вместе с солдатами бежал в атаку, горел в самолетах и танках, взрывался на минах в штрафных батальонах. Христос исходил эту степь. Можно найти среди воронок его следы. Перефразируя знаменитое четверостишие Тютчева, я написал мой собственный стих.

Верхоустин устремил глаза в туманную степь, наполнив ее синевой. Тихо прочитал:

Отягченный трехлинейкой,

Всю тебя, земля родная,

Бог в солдатской телогрейке

Исходил, благословляя.

Еще раз выпили из пластмассовых стаканчиков, заедая черным хлебом. А потом двинулись в степь. Поисковики, члены партии «Победа», жители окрестных селений. Все несли красные гвоздики. Клали цветы на землю, где когда-то гремели взрывы.

Лемехов наклонялся, опускал цветок туда, где когда-то ступала нога штрафника. Ему казалось, по степи, бессчетно, все в одну сторону, шагают люди, не касаясь земли. Перед ними, чуть выше их, прозрачней и невесомей, движется туманный столп света.

Вернулись в город и посетили монумент на Мамаевом кургане. Здесь случилось знамение. С Волги налетело облако тумана, накрыло курган, укутало изваяния, скрыло огромную статую Родины, воздевшую меч. Не стало видно ни меча, ни гневной, зовущей на бой головы. А в тумане чуть просвечивала женщина, опустившая покров на многострадальный город, и Лемехов, исполненный печали, чувствовал, как его лицо увлажняет прохладный туман.

Городской планетарий, куда они направили свои стопы, был построен сразу после войны, когда Сталинград еще пребывал в развалинах. Сталин хотел, чтобы люди, уставшие от вида окровавленной обгорелой земли, смотрели на звезды.

В фойе планетария на стене был выложен мозаикой портрет Сталина. Вождь, весь в белом, стоял среди кустов сирени. Лемехов любовался изысканной работой художника и вдруг почувствовал благоухание сирени. Еще одно знамение, говорившее о тонких мирах, неподвластных материальным законам.

Вечером, когда стемнело, Лемехова повезли на байк-шоу. Его организовали мотоциклисты из клуба «Ночные волки», которые на грохочущих машинах, в кожаных безрукавках, увешанные цепями, с татуировками на плечах и груди, примчались в город с иконой Георгия Победоносца и портретом Сталина. Их вожак по прозвищу Хирург, смуглый красавец, привез Лемехова на заброшенный завод, превращенный в арену байк-шоу. Лемехова вознесли на высоту подъемного крана, усадили в железной люльке, откуда он наблюдал разящие лучи лазеров, вспышки петард и взрывпакетов. Слушал громоподобные ударники.

Разыгрывались батальные сцены. Кружил настоящий самолет с крестом. Катили немецкие танки. Город пылал и обрушивался. Из развалин выбегали автоматчики с ППШ, выкатывали танки Т-34, и победно ухали залпы салюта. А потом неистовые мотоциклисты улетали с трамплинов в небо, перевертывались, кувыркались, бесстрашные, не боящиеся смерти. Сотни тысяч людей, собравшихся на грандиозное представление, свистели, ревели, взмахивали руками, а их полосовали лазеры, жгли лучи прожекторов.