Гайдуки быстро исчезли, выйдя из комнаты в обе стороны, плотно, но бесшумно прикрыв двери. И вновь установилась тишина. Звенящая тишина, как молвил бы поэт.

Наконец Марцин прервал молчание:

— Пятнадцать тысяч, — сказал он.

Натан молчал.

— Двадцать тысяч.

Натан молчал.

— Тридцать тысяч.

— Что, что вы хотите сим сказать? — произнес наконец Натан, опасаясь, что это счет, который хотят ему выставить.

— Тридцать тысяч тому, кто найдет убийцу сестры, — сказал Понятинский потускневшим голосом.

И тут Натан пожалел, что не помолчал подольше.

Марцин посмотрел на связанные руки Горлиса. Не магнатское это дело — правильней было бы позвать гайдуков, чтобы они развязали. Но брату, только что потерявшему любимую сестру, нынче решительно невозможно было видеть эти тупые рожи. Поэтому он сам пошел к рабочему бюро, нашел на нем бронзовый нож для разрезания бумаги. И направился к Натану. Разумом Горлис понимал, что Понятинский хочет освободить его от пут. Однако малахитовая ручка ножа так ловко и крепко легла в Марцинову ладонь, что казалось: он может ножом и ударить — даром, что канцелярский — в чье-нибудь сердце.

Но нет, Понятинский действительно всего лишь перерезал путы. Для чего пришлось изрядно повозиться, поскольку нож, предназначенный для бумаги, не так остер. И именно это действие помогло установить некий душевный контакт между двумя этими людьми, столь разными. Теперь они могли говорить наравне. Почти наравне. Галичанский еврей — задавать вопросы, а галицкий аристократ — отвечать на них.

Натан не знал титулования Марцина Понятинского, но решил, что в данном случае лучше избыточное обращение, нежели недостаточное. Потому решил обращаться, как следовало по княжескому титулу.

— Ваше сиятельство…

Марцин прервал его, досадливо скривившись:

— Обстоятельства сейчас — не для придворных церемоний. Можешь обращаться ко мне совсем просто — пан Понятинский. Говори, что хотел.

— Понял, пан Понятинский. Позволите ли мне осмотреть нож, коим было совершено злодейство?

Хозяин дома кивнул. Нож был брошен на полу посреди комнаты — на белом листе бумаге, где он оставил следы крови прекрасной pani. Натан взял его в руки вместе с бумагою. Это был обычный боевой нож, кажется, армейский. Какой-нибудь знаток, коллекционер, пожалуй, мог бы сказать, какой именно из армий. Хотя полной уверенности в том нет. Войны, шедшие в Европе так часто, столь долго и с таким количеством разных стран, империй, королевств, курфюрств, всё перемешали. И подобные ножи можно было купить на любом базаре любого города, в том числе и в Одессе. Натан разочарованно вернул нож на прежнее место. Марцин, успевший осмотреть его ранее, другого и не ждал.

— А разрешите спросить, пан Понятинский, с кем могла общаться сегодня или последние дни ваша сестра? Я понимаю, что вы наверняка не знаете. Но могут ли быть хоть какие-то предположения?

— Увы, — Марцин махнул руками слегка, поскольку делать широкие, размашистые движения ему не позволяло происхождение. — Ничего не могу предположить. Стефания была сильной натурой, даже, пожалуй… — Видимо, дальше он хотел сказать, что Стефания была даже слишком сильной и независимой натурой.

Но снова-таки: обсуждать с чужим человеком, да еще низкого происхождения, качества своей сестры было бы неприлично. И он остановился на полуслове, оставляя собеседнику возможность домыслить нужное.

— Понимаю, — ответил Натан тоном, показывающим, что он осознает предложенные условия и далее будет действовать в их рамках. — Следующий вопрос, пан Понятинский, требует более долгого захода. Видите ли, я оказался здесь по воле вашей сестры, второй раз за последние несколько дней. И повод, по которому пани Понятинская изволила сие сделать, может быть важным для поиска ее убийцы.

— Повод… — Тобеседник презрительно скривил губы. — Ты спрашиваешь о поводе, Натан, будто не знаешь его.

— Ну, я могу лишь догадываться, что повод — это мое, точнее наше… наше с одесской полицией и особой канцелярией расследование убийства в Рыбных лавках, жертвой какового стал Ежи Гологордовский. Пан Гологордовский. Видимо, то, что я установил это имя наверняка, и стало причиной гнева вашей сестры. Но я не знаю сего точно. Могу лишь предполагать.

— Твои предположения верны. Стефании стало больно, когда она узнала… И когда все узнали про столь нешляхетную смерть такого замечательного человека… воина… шляхтича, каким был Ежи.

— Я понимаю вашу скорбь. Посмею сказать… — Натан постарался, чтобы дальнейшие его слова звучали не высокопарно, но насколько возможно — искренне, что было нетрудно, поскольку они и вправду шли из сердца. — Занимаясь расследованием, я порой соприкасался с высокими проявлениями души сего человека, шляхтича Гологордовского. Не сочтите это пустым любопытством, ведь для дальнейшего следствия, в том числе для поиска подлого убийцы, мне нужно знать побольше о сём достойном человеке.

Марцин Понятинский кивнул головой, показывая, что признаёт приведенные аргументы весомыми, а форму их подачи — правильной. И начал говорить об убитом дворянине. При этом тон, темп рассказа, весь вид хозяина дома были таковы, что Горлис должен был понять: прерывать говорящего не только невежливо, но и бессмысленно. Нужно впитывать то, что он хочет сказать. А сверх этого — ничего не будет…

Ежи Гологордовский — из небогатой шляхты. Хотя по бабушке и состоит в дальнем родстве с родом Чарторыжских. Тридцати с небольшим лет. Будучи офицером польских легионов, а с учреждением Герцогства Варшавского, союзного Императору Франции, его армии, он участвовал во многих европейских войнах. Обо всем воинском пути Гологордовского Понятинский не осведомлен, но точно знает, что в 1809 году тот воевал против Австрии в австрийско-польской войне, а в 1812-м сражался против России. Получил ранения, но не столь уж серьезные. Потерял малый палец…

Если ранее Горлис еще мог жалеть, что не взял с собою портретного рисунка Гологордовского, дабы показать Понятинскому для опознания, то теперь все сомнения отпали. Свидетельств того, что они, говоря об убитом, имеют в виду одного и того же человека, было более чем достаточно.

…После поражения Наполеона Гологордовский решил взять австрийское подданство, поскольку, будучи в легитимной армии Герцогства Варшавского, никаких законов не нарушал. А право на цесарский паспорт имел как наследник и владелец небольшого поместья в Галиции (рядом с обширными владениями Понятинских). Стефания и Ежи дружили с детства. С год назад Гологордовский объявился в Одессе. У российских властей к нему также не могло быть никаких претензий, поскольку его служба в армии Варшавского Герцогства была законной и достойной. Не говоря уж о том, что в войне 1809 года польская армия была союзницей русской армии Сиверса… Да, итак Гологордовский в прошлом году появился в Одессе. Стефания, оказавшаяся тут же, была рада его увидеть…

Здесь Натан всё же вынужден был изобразить смущение и сказать, что он, конечно, не смеет вмешиваться, но ежели ему нужно вести следствие, то не может ли пан Понятинский сказать…