Натан, возможно, и не обратил бы на сию новость большого внимания, ежели б не одна деталь. Карл Занд, напрашиваясь на аудиенцию к будущей жертве, на вопрос, как доложить, представился курляндцем и назвался Генрихом из Митавы. То есть — сказал ровно то же, что и Шпурцман, придя к своей предполагаемой жертве, Горлису. В Мангейме Коцебу был заколот ножом. На Гаваньской же улице острие нашло сердце пришедшего…

Такой набор совпадений, довольно очевидных, произвел большое и несколько неожиданное впечатление на Натана. Светлое, несмотря на трагизм произошедшего. Он, едва ли не ежедневно читающий новости со всего света, со всех океанов, можно сказать, в них купающийся, вдруг ощутил какое-то удивительное чувство единения всего со всем. И привязанности, теми или иными концами, всего происходящего с Одессой, где приключилось ему жить.

Тут-то Натан и вспомнил, что отписался только своим родственникам, а о друзьях и благодетелях непростительно забыл. И тогда вновь сел за письма, тем более ему было что рассказать и за что благодарить. Прежде всего Горлис обратился к Шалле с нечастою просьбой разрешить добавить небольшой листик в переписку того с де Ришелье. В сём кратком письме Натан еще раз поблагодарил герцога за давнюю протекцию, сжато рассказал о своих успехах и выразил восхищение достижениями Армана-Эммануэля дю Плесси де Ришелье в сложном деле избавления Франции от разорительных оккупационных войск европейской коалиции и ея возвращения в круг великих держав Европы. Правда, Натан бы сам не подумал о таком письме, кабы не новость, пришедшая в начале 1819 года. Французская Палата депутатов проголосовала за выделение герцогу де Ришелье 50 тысяч франков ренты — в качестве национальной награды за труды. И дело не в деньгах (хотя они, безусловно, тоже чрезвычайно важны), радостно было от признания заслуг сего великого деятеля, с коим Натану повезло соприкоснуться.

Ну а далее написал двум ближайшим друзьям, старшему да ровеснику. За год история о дворянине из Рыбных рядов подсохла, провялилась и сама просилась на бумагу. Как не поделиться рассказом о раскрытым деле с наставником Видоком, при этом Натан очень старался не выглядеть слишком хвастливо, что, впрочем, не вполне удавалось. Пересказ истории затянулся на несколько писем. Видок же по прочтении в итоговом ответе был лапидарен: Bon travail! Un bon étudiant[53]. Ну, разве что, дабы письмо не было совсем куцым, вложил в конверт, не без доли хвастовства, вырезку из газеты о том, что Людовик XVIII простил ему все преступления, совершенные до 1811 года. А заодно — открытку с нотами и словами модной парижской песенки шансонье Дебро Fanfan la Tulipe. Почитав текст, Натан понял, почему Фанфан Тюльпан так лег на душу старшему товарищу — герой песни был похож на Видока, только юного и изрядно приукрашенного. Да и мелодия оказалась славной, запоминающейся — хоть Фине дари по одесской традиции. (Но это, как вы понимаете, не более чем сарказм. Каждый раз, случайно увидав где-то Натана, Фина, красивая, как новый флаг Северо-Американских Соединенных Штатов, с презрением смотрела мимо него, сквозь него. От этого становилось горько, думалось: «Как там Росина?» После чего, по странной логической связи событий и мыслей, всегда появлялся свежий венок на могиле Марты.)

Тот же криминальный сюжет Горлис изложил в ином, более игривом, школярско-студентском духе и Другу-Бальсса. В ответных письмах приятель, без нескольких месяцев бакалавр, легким слогом и с тяжелым сердцем описывал, как ему осточертел коллеж права и работа писцом у нотариуса (при этом скорая, с июня, карьера нотариуса его тоже нисколько не радовала). Также Друг-Бальсса признавался: письма Рауля-Натана из Одессы окончательно убедили в решении, что и ему «нужно делать вермишель», только на писательском поприще, и уже даже есть задумка романа, родившаяся из их переписки. Отдельно приятель испросил разрешения использовать имя и образ Стефании. На что Натан с легким сердцем согласился, попросив только изменить фамилию. «Отлично, Рауль-Натан! — возрадовался Друг-Бальсса, — дебютный роман покатился как колесо с горы[54]…» Так что пусть Горлис и впредь рассказывает в письмах о разных увлекательных жизненных сюжетах, ежели они еще будут.

«Будут! — ответил Горлис, — У нас теперь тут порто-франко. А это, поверь мне, очень забавно. Не заскучаешь».

И вот уж в этом случае следующее письмо оказалось также лаконичным. В нем Друг-Бальсса, оставив студиозусное прозвище, подписался полным именем с дворянской фамилией, придуманной и официально закрепленной его отцом. Как казалось Натану, ранее Бальсса несколько стеснялся этого, опасаясь, что сие не вполне соответствует его провинциальной и отчасти крестьянской внешности. Теперь же, видимо, окончательно освоившись в Париже и обретя внутреннюю уверенность, Друг-Бальсса, бакалавр права и писатель романов, гордо ответил:

Bien! J’attends.

Honoré de Balzac[55].

«Что ж, — отвечал наш герой, — откровенностью за откровенность: ведь и я не Рауль-Натан, а просто Натан. Не больше. Но и не меньше: Натан Горлис!»

Так, оставив школярские прозвища, они попрощались с юностью. Впрочем, без сожаления, ибо впереди была молодость.