— Ну, так что ж странного? Как раз правильно получается. Ты знаешь, совсем недавно, при Ханской Украине, как только наши земли по сю сторону Днестра не звались: и Едисан, и Ганьщина, и Татарская Волощина, и Кочубейская Татария (последнее, признаться, мне наиболее по нраву). А теперь, когда Московия захапала, так она всё проглоченное под себя ломает, утряхивает. При том такого накручивает: Едисан у ней стал Одессаном, но в женском роде; кусок Молдовы-княжества — Бессарабской областью. Отчего ж им не придумать в Буджаке «Губернаторство Измаильское»?

— В Русланде, конечно, всякое быть может. Но тут… Менять название Бессарабской области и переводить его администрацию прямо на границу с турками, в Измаил — неразумно, опасно. Делить же нынешнюю область надвое, вычленив из нее еще и Измаильское губернаторство, тоже странно — больно мелкими будут оба.

— Так, Танелю… где-то так, — вынужден был согласиться Степан.

— Но вот эта мысль, что в «ство Из» вот это «Из» означает нечто измаильское, полезна. Вот только чтобы начальное «ство» могло значить? «Губернаторство», думаю, не подходит, но что тогда — «общество», «товарищество»?

— А что, ежели «Княжество» или «Крулевство»? — как бы с улыбкой, но почти всерьез спросил Кочубей.

— Ну, ты, Степко, загнул! Какое еще «Княжество» или «Крулевство», если мы даже от «Губернаторства» отказались?

— Ой, Танелю, плохо ты ляхов знаешь. У шляхтича думки высокие! Да, «Губернаторство» не подходит, а «Крулевство» может оказаться в самый раз. Или «вице-королевство», если Vice Roi вспомнить.

— А что — интересная мысль. Даже очень интересная. И важная тем, что связывает логически два обрывка, — отметил Натан.

— Ага. Лях порою как раз потому хороший воин, что хочет невозможного. Это у нас такая казацкая приговорка была. Но она с продолжением. По той же причине лях часто и плохой вояка — когда хочет совсем уж невозможного.

Отталкиваясь от последних слов Кочубея, Натан постарался припомнить поляков, с которыми ему и его отцу приходилось общаться в Галичине. Но решил, что не сможет соотнести Степановы слова со своим опытом. Мал тогда был, не всё из происходившего понимал во всей полноте, по-взрослому. Попробовал вспомнить поляков, с коими уже тут, в Одессе, общался. Но и здесь выходит не вполне корректно. Тут у них со Степаном из семьи Кочубеев взгляды, углы зрения совершенно разные: цивильное общение, торговля — и войсковый опыт.

С тем и расстались, поскольку Кочубей, имея другие дела, торопился. Напоследок договорились, как встретятся завтра вечером, чтобы ехать к Спиро.

…Эх, если бы знал Натан, сколько — и каких! — событий будет у него до завтрашнего вечера. Впрочем, если б и знал, разве бы это что-то изменило…

* * *

У dolce Росины этим вечером был спектакль. Но идти в театр не хотелось, лучше после спектакля попроситься к любимой. О театре не моглось думать, поскольку голова гудела, как растревоженный улей. В ней роилось столько мыслей и чувств, что воспринимать что-то еще Натан был просто неспособен. Хотелось покоя. Потому, зайдя домой, наскоро перекусив и переодевшись потеплей, пошел вновь к морю, на свое любимое место налево за Военною балкой. И вопреки обещанию, данному себе же, не засиживаться на берегу допоздна, не мог заставить себя уйти, пока совсем не стемнело. Впрочем, на сей раз путь на Гаваньскую улицу был спокойным. Дици и Жако, которые держал наготове, не пригодились.

Подходя к своему дому, Горлис не терял бдительности. Благо, луна выглянула из-за туч. Правда, была она совсем молодая, растущая, но кое-что разглядеть можно. К примеру, что кареты на его Гаваньской улице нет, всё чисто. Минуя Казарменный переулок, глянул, что там. Карета была, но она стояла довольно далеко, напротив дома Австрийского консульства, что естественно. Возможно, у кого-то там какое-то срочное дипломатическое дело. Окна сестер артисток были темны. Что ж, нужно идти домой.

Однако тут месяц, и без того узкий, сокрылся за облаками. Впрочем, путь домой, пусть и на ощупь, на ослеп, был хорошо известен Натану. Он зашел внутрь своего квартала и направился к дому бодрым шагом. Но вдруг — насторожился! Вроде бы тихо, не видно ничего опасного, но Горлис был начеку, по-прежнему держа наготове тяжелую трость от дядюшки Жако, а также верного Дици. Он приглядывался, принюхивался. И ощущал, явственно чувствовал тревогу, буквально разлившуюся в воздухе. Появилась мысль, что с такими предчувствиями не стоит пробовать открыть дверь, а лучше выбраться на улицу да пройти до Дерибасовской. Там хоть слабые, но всё же фонари с плошками. И если ощущение опасности не исчезнет, ежели кто-то станет его преследовать, можно будет по освещенной Дерибасовской дошагать до новой Гауптвахты, что на углу — по другую сторону Преображенской улицы.

Но этим планам, предусмотрительным и, безусловно, правильным, не суждено было сбыться. Когда Натан развернулся и пошел прочь от дома, на него напали — сразу человек пять, кажется. Во тьме они не видели, что он вооружен. Потому первый же напустившийся был ранен — верный Горлисов Дици успел полоснуть бок нападавшего. По сдавленному, почти что проглоченному восклицанию (опытный человек в таком деле шуметь не смеет) — Kur-r-rwa! — не трудно догадаться, кто это был. Еще двое магнатских гайдуков получили удар Жаком, уже менее чувствительный, на отлете, поскольку набросившиеся успели отступить. И всё же положение Натана оставалось тяжелым, почти безнадежным. Четыре с половиною противника, а он — один. Что ж делать — может, вступить в переговоры? Должно быть, это посланцы от Понятинских, ну, так пусть скажут что-то, объяснят. Зачем же зря бить и резать друг друга? Но гайдуки — не дипломаты и не лакеи, они не умеют объяснять и вести переговоры. Со спины на Горлиса набросили дерюжку, длинную да широкую. И пока он не успел искромсать ее ножом, ловко спеленали его. После чего отобрали оружие, вновь всунули кляп в рот и завязали глаза. Послышался звук подъезжающей кареты.

Merde! Кажется, она ехала со стороны Казарменного переулка. Да эти дозволенные властями панские разбойники всё предусмотрели. И даже карету поставили так, чтобы не вызвать подозрений… Его быстро запихнули в карету и повезли, понятно куда, ясно к кому, периодически награждая тумаками не только обидными, но и довольно болезненными. Однако били так и по таким местам, чтобы не оставлять следов. По дороге гайдуки отрывисто переговаривались на польском, перевязывая раненого приятеля.

А Натан тем временем думал, что он недооценил решимость магнатки Понятинской. Обнаружив фамилию Гологордовского и сделав ее общеизвестною, он, видимо, оскорбил ожидания пани Стефании. Что ж, теперь может быть худо. Людям, богатым и влиятельным настолько, закон не очень-то писан. Вот если представить, что его сегодня убьют да где-то упрячут, то кто, что и где сможет доказать? Никто и ничего. Французское консульство, конечно, будет крайне недовольно исчезновением подданного Королевства. Но правдивая русская генерал-губернаторская канцелярия, в свою очередь, подчеркнет, сколь высоко ценила верную службу господина Горлиса. Следом же выразит надежду, что с ним ничего плохого не случилось, что он уехал куда-то по неким срочным делам… Ага, в гости к макабрическому[34] майору, владельцу хутора на Средних Фонтанах…