Пролетка благополучно миновала все кочки и рытвины переулка и выкатила на Овражную улицу. В доме Марии Кузьминичны ни огонька. Но Алексей знал лазейку в заборе, которую ему показал сынишка кухарки, проказливый Николка, и через которую он, чтобы никого не беспокоить, много раз привычно проникал во двор после позднего спектакля местного театра или гастролей какой-нибудь заезжей певицы. Спрыгнув на землю, он велел извозчику подождать, а сам прошел вдоль забора до бани, которая задами выходила на глубокий овраг, отчего улица и получила свое название.

Доска легко отошла в сторону и бесшумно заняла свое место, когда Алексей миновал проем в заборе.

Ноги запутались в картофельной ботве, затем наступили на грядку с луком. И Алексей шепотом чертыхнулся. За неполные три недели, что прошли с того момента, как он покинул дом Марии Кузьминичны, на этих грядках многое что успело вырасти, и он, кажется, умудрился причинить существенный ущерб будущему урожаю.

Наконец ноги вынесли его на тропинку, которая привела Алексея к калитке. За ней начинался внутренний, или «чистый», двор, как его называли в доме. По его периметру день и ночь сновал на цепи громадный лохматый пес неизвестной породы по кличке Кусай, которую он то и дело подтверждал на соседских мальчишках, кошках и курах. Последние частенько залетали сюда по своей куриной глупости из-за плетня, отделяющего хозяйственный двор от чистого.

Алексей приоткрыл калитку и замер на мгновение.

Было что-то необычное в окружавшей его тишине.

И уже в следующее мгновение он понял — что именно!

Он не услышал привычного лязганья цепи. Да и с момента его появления в огороде Кусай ни разу не подал голос, хотя пустобрехом был изрядным и не обходил своим вниманием ни пробегающих мимо работниц соседней швейной мастерской, ни дворника, шкрябающего метлой по деревянному тротуару, ни сороку, сварливо перемывающую кости всей округе на соседней березе. И хотя любой добропорядочный пес привык к столь знакомым ему звукам, но Кусай был сделан из другого теста. И на любой шум отзывался таким неистовым лаем, визгом и царапаньем створок ворот, что единственным спасением была метла, с помощью которой дворник на какое-то время загонял его в конуру.

Оглянувшись на темные, прикрытые ставнями окна, Алексей достал револьвер и, держа его дулом вверх, осторожно миновал калитку и шагнул во двор. И тут же наткнулся на пса. Склонившись, он заметил темную струйку крови, вытекавшую из оскаленной пасти Кусая. Его закололи вилами в момент прыжка, и Алексей содрогнулся от жалости. В свое время они были с Кусаем на короткой ноге, и пес не раз облизывал ему руки и физиономию, особенно если Алексей спускался во двор с угощением — сладкой мозговой косточкой…

Алексей выпрямился и почувствовал, как холодная струйка скользнула по спине и не менее холодный пот выступил на лбу. Он испытал неимоверный ужас, представив, что могло произойти с хозяйкой, если с Кусаем обошлись столь немилосердно.

Пригнувшись, он бегом миновал узкую полоску двора, отделявшую его от крыльца. В бледном свете месяца Алексей заметил, что входная дверь закрыта, и, когда, вбежав по ступенькам, надавил на нее ладонью, она не поддалась. Видно, была заперта изнутри. Он быстро огляделся по сторонам, не представляя, как ему пробраться в дом, не поднимая шума. И вдруг заметил лестницу, лежащую вдоль забора. И тут же вспомнил, что проникнуть в дом можно через окна мансарды, выходящие на улицу. В ней он прожил полгода и знал, что они не имели ставней. А после того, как он переехал во флигель Тартищева, Мария Кузьминична квартирантов не принимала и мансарда пустовала.

Чертыхаясь про себя, он протащил лестницу через палисадник, все время прислушиваясь и озираясь по сторонам. В доме было тихо как в могиле, это при шести-то слугах и самой хозяйке. Что же такое страшное могло произойти, если никто из них не выскочил на лай Кусая? А ведь если пес шел в атаку, об этом знала вся ближайшая округа.

Алексей заставлял себя не думать о плохом, но рука, которой он взялся за лестничную перекладину, была липкой от пота. Прижимаясь почти вплотную к лестнице, он миновал первый этаж, затем второй и только протянул руку, чтобы проверить, не открыта ли оконная рама, как воздух всколыхнул оглушительный женский визг, вслед за ним — не менее оглушительный выстрел, и Алексей почувствовал, как лестницу повело назад. И он выбросил вперед руку, чтобы помешать падению. В последний момент ему удалось ухватиться за карниз. Но лестница от толчка сменила направление и заскользила куда-то вбок. И Алексей почувствовал, что ноги его болтаются в воздухе на высоте около десяти саженей над землей, заросшей густым малинником и кустами крыжовника.

Карниз под его пальцами затрещал, поддался, и Алексей полетел в темноту, успев перед тем, как приземлиться, разобрать раздавшийся сверху звон разбитого стекла, а следом — раскатистый грохот, будто отряд кавалеристов проскакал по железной крыше. Он тяжело ухнул в кусты, успев подумать, что опять ему не сносить головы, и от нестерпимой боли в руке потерял сознание.

Иван Вавилов сидел на корточках перед сейфом и тоскливо взирал на его пустые полки. Рядом суетился судебный следователь, пытаясь добиться вразумительных ответов от сторожа, которого только что осмотрел доверенный врач полиции Штейн, отметив ряд синяков на его худосочном теле и основательную ссадину на лбу от удара тяжелым предметом. Возможно, кулаком в перчатке, как уточнил обстоятельный во всем доктор.

Он также пояснил, что лужа крови на полу за прилавком, скорее всего, тоже принадлежит сторожу. Пролилась она из его носа как раз после того самого удара кулаком, от которого сторож впал в беспамятство.

— Вы у него спросите, отчего он двери открыл грабителям? Или хорошо их знал? — поинтересовался Вавилов и, легко вскочив на ноги, потер ладони, пытаясь избавиться от неприятного озноба, охватывающего его всякий раз в предчувствии серьезных неприятностей.

Следователь ничего не ответил, лишь окинул Вавилова угрюмым взглядом. И Иван понял, что тот крайне недоволен столь фамильярным к себе обращением.

«Тартищева на тебя нет! — недружелюбно подумал Вавилов. — Он бы в миг всю твою спесь сбил!»

Заложив руки за спину, он вышел из-за прилавка и прошелся по магазину. Под ногами хрустело стекло от разбитых витрин. Взрывной волной смело на пол и превратило в осколки старинные китайские вазы, несомненную гордость их владельца, уничтожило прекрасные витражи и разбило гипсовые барельефы на стенах, отображавшие сцены из жизни античных богов. И хотя пожар удалось остановить, ковры все были в пятнах сажи, шторы на окнах превратились в грязные тряпки.

С них до сих пор стекала вода, на которую не поскупились пожарные, примчавшиеся на место происшествия почти одновременно с агентами сыскной полиции. Воздух был насыщен запахами копоти, дыма, селитры и еще чего-то непонятного, отчего на языке появился странный металлический привкус.

Он вновь вернулся за прилавок и постоял некоторое время перед вторым сейфом, который отличался от первого тем, что дверь его была разворочена сильнее и рядом с ним прилипло к мокрому полу несколько обгоревших ассигнаций. Наверняка именно в этом сейфе ювелир хранил деньги. Вавилов хмыкнул. Вполне возможно, на похищенных кредитных билетах будут видны следы огня. И это уже кое-какая улика, конечно, если их вздумают использовать по назначению в Североеланске. Но слишком маловероятно, что финажки всплывут именно в Североеланске. «Это ведь каким дураком надо быть, чтобы решиться на подобное самоубийство?» — вяло подумал Вавилов и вздохнул.