Настя задержала дыхание. Все правильно – ей надо уехать, чтобы в лагере больше ничего не происходило. Уехать и встретиться с бабушкой, уже умершей бабушкой, чтобы подписаться под получением наследства.

– Мне нельзя уезжать, – прошептала внезапно испугавшаяся своего только что принятого решения Настя. Она с надеждой взглянула на напарника. «Помоги!» – кричал ее взгляд. Но ведь словами все и не скажешь. Хотя Женька и так все знает. Ему остается только совершить поступок – пойти и всем сказать, что Настя никому ничего не должна, что пускай в своих отношениях разбираются сами. Задвинуть ее за спину и никуда не пускать, особенно в изолятор. Он же говорил, что любит! Если это так – то он обязан чувствовать Настину боль, Настино решение и ее страх…

Но Женька ничего не чувствовал. Он поглядывал в сторону рубки, словно оттуда к нему шел сигнал помощи.

– Ага! Я испугался, что ты сама хочешь… Ты только скажи, я этому Толмачеву еще раз врежу! – Женька словно забыл, что в прошлый раз так и не успел ударить старшего вожатого.

– Это уже не поможет.

Женька растерянно потер руки, глянул вокруг. На знакомые деревья, на десять лет как уже ржавые ворота, на поколотые статуи, на темную тропинку, ведущую к реке. Все это было такое простое, правильное и понятное. Направо дорога, которая приводит к автобусной остановке, откуда можно уехать домой; налево река – вода теплая, можно и ночью купаться; за спиной лагерь со своими правилами и законами. А перед ним Настя. Такая запутанная и непонятная. Он бы многое отдал, чтобы помочь ей. Но что отдать? Жизнь? Свободу? Свою любовь? Все это ей не надо. Ее волнует что-то другое, что для Женьки до сих пор осталось туманным и бестолковым.

– Ну, тогда я сейчас к Сереге метнусь, – неуверенно пробормотал он. – Что-нибудь придумаем!

Вечный Полкило. Он никогда не повзрослеет. А может, любовь заставит его наконец вырасти, выпрямиться и навсегда избавиться от уже ненужной клички? Любовь на все способна. А сейчас что? Любви нет. Есть удивление, может быть, немного восторга, чуть-чуть увлечения. Но не любви. А значит, никаких чудес… Все будет так, как решено.

– Женька! – тихо позвала Настя. – Спасибо тебе. Ты очень хороший.

Она притянула напарника к себе, крепко обняла. Он даже дышать перестал от неожиданности.

– Что бы я без тебя делала…

Ермишкин смутился. Он стоял, опустив глаза, чувствуя на своих плечах тонкие Настины руки, ощущая запах ее прогретой солнцем кожи. И ему так хотелось самому обнять Настю, поцеловать в лицо, в торчащее из-под волос ухо. Весь ее вид рождал в нем болезненное желание быть рядом. Два месяца он все глубже и глубже погружался в сказочный мир любви, о котором мечтал с детства, ждал того момента, когда избавится от ощущения, что идет за кем-то по пятам. Это было его самостоятельное чувство, которое в нем зрело все это время, а сейчас вдруг стало настолько очевидным, что он даже слов нужных найти не мог. А потому привычно в душе попятился, подумал, что на это скажет Серега, как посмотрит отец. А если он сделает что-то не так? Если на его признания и поступки Настя только рассмеется? Ведь сейчас, как и раньше, Настя пребывала в каких-то других сферах, иных интересах, и нужно было что-то сделать, чтобы приблизить ее к себе. Спасти от разбойников, вытащить из горящего дома, перенести на руках через лужу.

– Ну… ты это… Сейчас что-нибудь сообразим, – бормотал он бессмысленное. Потому что времени на размышления и советы уже не осталось. – И… слушай! Ты не исчезай, ладно? Съезди домой, отдохни, а потом возвращайся. Обязательно возвращайся. А если не вернешься, я тебя все равно найду. Я не хочу, чтобы ты пропадала навсегда. Смену надо доработать, а потом я хотел тебя позвать на третью смену. Она самая спокойная, ребят останется немного. А Петрович… ну его, побесится и забудет. Если ты уедешь на день-другой, он и забудет. Но только возвращайся.

– Иди, думай. – Настя расцепила руки. Игрушка звонко цокнула шариком. Надежда испарилась. Ничего Женька не сможет сделать, даже за руку взять побоится. – Я вернусь. Нам Валя предложила главные роли в спектакле.

– Правда? – От неожиданной радости Женька чуть на месте не подпрыгнул. Резко, порывисто обнял Настю и помчался в сторону рубки. Эту новость необходимо было рассказать брату.

А Настя пошла к административному корпусу.

– Орлова!

Мимо кабинета начальника пройти было нельзя. А раз есть кабинет, то в нем есть и начальник.

– Почему не на отряде?

– Там Ермишкин, – соврала Настя.

– Орлова! Ты испытываешь мое терпение! Я буду обсуждать вопрос о твоей профпригодности. Проходи практику в другом месте.

– Я к Оле.

– Что за паломничество? – Петр Петрович сидел за столом, а Настя стояла в холле первого этажа – им приходилось перекрикиваться через длинный кабинет. – Идите работать, за ней скоро приедет «Скорая». Еще одна такая выходка, и я тебя уволю из лагеря с волчьим билетом. Сколько можно испытывать мое терпение?

– Хорошо, – легко согласилась Настя.

Разгромная характеристика ей после этого лета гарантирована. За что можно любить родственников? За то, что не оставляют нас в своих молитвах. Даже на небесах. Даже если эти молитвы во зло. Ну и ладно, надоело все. Серые скучные правила.

Знакомые ступеньки. Врач Вера поднимает голову от бумаг. Взгляд у нее недовольный.

– Я думала, что приехала машина.

– Я на минутку, – шепчет Настя.

– Да хоть на две. Она все равно говорить не может.

Настя прошла последние два шага до палаты.

Из больных Оля одна, никто в самый лучший месяц лета болеть не хочет.

– Уйди! – Вовка сидит на краешке соседней кровати. Серый. Глаза запали. Обхватил своими длинными пальцами острую коленку.

– Сам уйди, – еле слышно говорит Настя. – Ты мне мешаешь.

Вовка не шевелится, как будто его заклинило.

Настя присела на кровать к Оле. Ее лицо перевязано, видны одни глаза. В них боль. Если бы Олечка могла шевелиться, она бы выгнала Настю. Ничего, еще успеет это сделать.

«Надо помочь!» – мысленно шепчет Настя. Она подняла руку к повязке на лице. Но коснуться боится. Ей кажется, что Олечка дернется и все испортит.

«Пускай все пройдет!» – шепчет Настя. Других слов она так и не узнала. Или надо сначала сказать, что игра началась, что она принимает условия, принимает демона – и только потом он поможет ей исцелить?

Вовка не двигался. А главное – не менялся. Он оставался все таким же старшим вожатым. Немного утомленным, сильно запутавшимся.

Олечка лежала, не шевелясь. Ее огромные глаза подернулись слезами.

Настя принюхалась, надеясь учуять запах горелой веревки – знак того, что колдовство началось. Ничего. Может, закрытое окно мешает демону прийти?

Она толкнула створку окна, постояла, прислушиваясь к лагерным шумам.