О профессиональном характере братчин в Новгороде свидетельствует Рукописание кн. Всеволода Мстиславича, в 8-й статье которого говорится о торжественном трёхдневном праздновании Рождества Иоанна Предтечи (24 июня по ст. ст.) в патрональном храме привилегированной купеческой корпорации «Иванское сто». На богослужение приглашались владыка, архимандрит Юрьева и игумен Антоньева монастырей, которые щедро одаривались купецкими старостами. Тесное переплетение форм профессионально-корпоративной и церковной жизни здесь налицо. В новгородских былинах удалой купец Садко Сытинич дает взнос в братчину-Никольщину 50 руб., и от того «почали братчики пива варити».

По расходным книгам земских старост Великого Устюга 1660-х гг. Е. Н. Швейковская показала органическое сочетание форм общественной жизни и церковной службы в ежегодной организации «Прокопьевской мольбы» на 8 июля по ст. ст. Исследовательница отметила в этом масштабном мероприятии обрядовые, ритуальные черты, архетипичность коллективного поедания яств, присутствие в их составе сыра, каши, хлеба, складочный характер Прокопьевской трапезы-братчины. Так в сухом, казалось бы, источнике удалось раскрыть многоаспектный материал социокультурного значения.

Обращаясь к белозерским актам, наиболее раннее упоминание незваных пришельцев на крестьянский пир находим в одной жалованной грамоте удельного кн. Михаила Андреевича Верейского Кириллову монастырю 1448–1470 гг. Ею белозерским князьям, боярам и их людям запрещалось останавливаться на ночлег в монастырских деревнях, «ни в пиво незваным не ходити». Если же данное предписание будет нарушаться и это вызовет «погибель» имущества, то виновные заплатят по княжескому суду («быть от меня в казни»). Однако широкого употребления терминов пиво-пиры-братчина в ранних (XV в.) актах Белозерско-Вологодского региона не замечено. По Вологодскому уезду наиболее раннее упоминание пиров и братчин встречается в актах 1540-х гг. Заозерской половины – Сямженского Евфимьева (1541) и Дионисьева Глушицкого (1548) монастырей, а также по Первой половине уезда в грамоте Павлова Обнорского монастыря 1546 г. Однако в общей жалованной грамоте Ивана IV Кириллову монастырю на владения в Белозерском, Вологодском, Угличском уездах «и в иных городех» 1548 г. данной статьи нет.

В Белозерской уставной грамоте 1488 г. Иван III напрямую обращался «к своим людям белозерцам – горожаном и становым и волостным». В памятнике отчётливо выражен принцип органической включённости городских и сельских старост, сотских и «добрых людей» в систему наместничьего управления. Без их участия наместники не могли осуществлять свой суд. Этот принцип был затем перенесён в общерусский Судебник Ивана III 1497 г. (ст. 38). Он показывает социальные основы формирующегося Российского государства, опору великокняжеской власти на местные сословные группы в лице их выборных представителей.

Интересующие нас положения о пирах и братчинах в БУГ были сформулированы в 20-й статье следующим образом.

«А тиуном и наместничьим людем на пир и на братчину незваным не ходити, а хто приедет к ним на пир и на братчину незван, и они того вышлют вон безпенно; а кто у них имеет пити силно, а учинится какова гибель, и тому платити без суда, а от меня, от великого князя, быти в казне» (АСЭИ. Т. 3. М., 1964. № 22).

Налицо три принципиальных момента: во-первых, запрет тиунам и наместничьим людям ходить незваными на пиры и братчины; во-вторых, право городских и сельских общин высылать незваных «гостей» вон «безпенно» и, в-третьих, взыскание на виновных причинённого материального ущерба («гибели») без суда с последующим наказанием от великого князя. По мнению Ю. Г. Алексеева, данная статья превращала в общее правило норму охраны братчин и пиров от незваных гостей. Тем самым великокняжеская власть охраняла общинные институты, вводя суровое наказание для агентов местной администрации, самовольно вторгнувшихся на это мероприятие. О практическом действии указанных норм свидетельствуют последующие актовые источники, не только использовавшие, но и развившие их. В ближайшей по времени жалованной грамоте Ивана III Троице-Сергиеву монастырю по Угличскому уезду 1492 г. видим важное терминологическое добавление – за «гибель платити вдвое без суда и без исправы». В жалованной грамоте Василия III Симонову монастырю на его владения в «Череповеси» Белозерского уезда (село Едома) 1507 г. видно влияние статьи 20-й БУГ. Текстуально близка к ней и запретительная статья в отношении появления на пирах и братчинах «наместничьих и боярских людей и иного никого» в двух жалованных грамотах Василия III псковским монастырям (Гдовскому Никольскому и Верхнеостровскому Петропавловскому) 1510 г. Сходство с нормами 20-й статьи БУГ обнаружено и в заповедном разделе жалованной грамоты удельного кн. Дмитрия Ивановича Жилки Кириллову монастырю на с. Кабаново в Угличском уезде 1522 г.

В развитие норм 20-й статьи БУГ в актах наблюдается большое терминологическое разнообразие: боярские люди, «ни иные никоторые», «нихто», «не входят», «гибель платити вдвое без суда и без исправы», «без суда и без правды», «…без суда и без истца», «быть в казне и в продаже». Особенно разнообразны терминологические варианты написания в части, касающейся состава лиц, которым запрещалось незваными ходить на пиры, – от весьма широкого перечисления лиц до обобщённого «хто ни буди», «нихто». Например, в актах суздальского Спасо-Евфимьева монастыря отмечены конюхи, истопники, подледчики, рыболовы, закосчики, паромщики и всякие попрошаи»; «наши крестьяне и митрополичьи и княжие и боярские». В Рыльской уставной наместничьей грамоте 1549 г. – люди воеводские, детей боярских, пушкри и пищальники, их дети и племянники. В актах Троице-Сергиева монастыря уже с конца XV в. в состав запретительной статьи включены крестьяне великого князя («мои селчане и боярские люди»).

Таким образом, БУГ стала последним законодательным памятником, имевшим отношение к правовому регулированию пиров и братчин. После него ни в великокняжеском 1497 г., ни в царском 1550 г., ни даже в севернорусском 1589 г. судебниках, ни в Соборном уложении 1649 г. уже не будет специальных статей, посвящённых данному институту. Его функционирование станет регулироваться нормами иммунитетных и монастырских уставных грамот. Вотчинные хозяйственные книги (вытные, приходо-расходные, описные) также по-своему отразили этот институт, причём по преимуществу для сравнительно позднего времени – XVII – начала XVIII в.

Иногда в грамотах фигурирует не братчина и не брашинина, а браки как синонимы свадеб, которые тоже сопровождались обедами. В грамоте царевича Дмитрия Угличского Покровскому монастырю 1585 г. читаем: «…на пир и на брак не ходити, а хто придет на пир или бърачну незван, того незваного сослать с двора безпенно». Публикация приведённого документа была сделана со старого издания «древнего списка». Брак и «бърачна» в данном тексте можно считать испорченным воспроизведением более ранней грамоты тому же монастырю кн. Андрея Васильевича Большого Угличского 1475/76 г., где фигурировала обычная братчина. И всё-таки её сближение со свадьбой имеет под собой основание. Так, в жалованной грамоте Михаила Фёдоровича вологодскому Сямженскому Евфимьеву монастырю марта 1624 г. говорится: «…к их монастырским людям на пиры и братчины и на свадьбы никто никакие люди незваны також не ходят». Одновременно была подтверждена более ранняя грамота тому же монастырю, 1541 г., в которой свадьбы не упоминались, а содержалась обычная терминологическая пара: пиры и братчины. Триада пиры-братчины-свадьбы встречается также в грамотах суздальского Спасо-Евфимьева монастыря от царя В. И. Шуйского 1606 г. на городские дворы и сельские вотчины по широкому кругу уездов – Владимирскому, Суздальскому, Юрьевскому, Нижегородскому, Горо ховецкому, Угличскому, Московскому. Находим её и в грамотах Ивана IV Владимирскому Рождественскому монастырю 1576 г., а также суздальскому владыке Варлааму 1578 г.