– Я не могу избавиться от чувства, что вы намереваетесь свалить из города. Почему так? – спросил меня парень.

Элвин и Ли Отис уже подошли к нам и, стоя рядом, таращились с восторгом на винилы.

– Потому что вы все нагоняете на меня страх, – сказал я. Это была абсолютная правда, но прозвучала она как шутка.

Элвин засмеялся, Ли Отис тоже, зато Мани, прищурившись, уставился на меня.

– Мы вас пугаем. Кто бы говорил! – презрительно фыркнул он.

Но Эстер перестала болтать. Она наблюдала за мной так, словно тоже ожидала от меня бегства. Ее спина застыла в напряжении, в глазах появилась настороженность. И она отчаянно нуждалась в новом пальто, отметил я у себя в памяти. Мне захотелось ей купить и пальто, и перчатки к нему, едва я только представил себе, как расскажу Эстер о Мод Александер, Сэле, отце и обо всем остальном. Но стоило ли это делать? Стоило. Я должен был все рассказать. Не рассказывать было неправильно. Слишком важной была эта информация, чтобы и дальше держать ее в секрете. Вот же черт…

– Вы будете с нами, Бенни Ламент? Мы встречаемся уже довольно долго, – все еще посмеиваясь, спросил Элвин.

– Я здесь, с вами, разве не так? – повторил я слова, которые сказал ребятам при встрече в «Ла Вите». И, захлопнув багажник, обошел машину.

– Вы здесь… но вы постоянно нас покидаете, – заметил Ли Отис.

– Я вам позвоню.

– Вам же лучше, – сказал Мани, жестом указав на меня. – Эта штука скоро рванет. Нам следует быть готовыми. Вы теперь с нами в деле, Ламент.

Я ждал от Эстер уже ставших привычными слов «Не подведите меня, Бенни Ламент», но они не прозвучали. Вместе с братьями она вошла в квартиру, которую ее отец купил для Глории Майн, и я уехал. В который раз с тех пор, как я встретил ее, я задавался вопросом, как смогу предотвратить взрывную волну, неизбежно грозившую нас накрыть.

* * *

Я вставил ключ в замок, но ручка поддалась сама, и дверь распахнулась.

– Папа? – крикнул я.

Свет в квартире горел, чемодан отца стоял у стола. Не в его духе было забывать про замки, но отец явно был дома. Я сбросил с плеч пиджак, ослабил узел галстука, вытащил из штанин рубашку и… уловил ее запах. Моя рубашка сохранила запах Эстер, и несколько секунд я простоял с закрытыми глазами, наслаждаясь ее ароматом. Лимонным. Эстер пахла лимонами, крахмалом и еще чем-то более теплым. Ванилью? А может, кленом? Занавески снова были раздвинуты. И окно тоже открыто. Внезапный порыв ветра унес с собой запах Эстер.

– Черт возьми, па! На дворе декабрь! – выругался я и в нетерпении устремился к вздымавшимся белым волнам.

Отец опять тосковал по маме. Он всегда открывал окно, когда тосковал по ней. Его шляпа лежала на полу у окна, и я в недоумении остановился, чтобы поднять ее. С улицы донеслись чьи-то крики, я высунул голову из окна и увидел отца. Он сидел на маленькой площадке пожарной лестницы – все еще в костюме и галстуке, свесив ноги над ступенями, вцепившись левой рукой в перила, а правой сжимая ружье.

– Папа?

– Здесь кто-то был, Бенни, когда я приехал, – сказал он натянутым голосом. – Кто-то меня поджидал.

– Что? Где?

Отец ружьем указал на улицу, лежавшую перпендикулярно входу в дом. Я попытался ее обозреть, но мой вид из окна блокировала лестница.

– Я выстрелил в него, и он упал. Полиция скоро будет. Должно быть, кто-то на него наткнулся. А ты что-то задержался сегодня…

– Не сиди на холоде, заходи скорее внутрь, – поторопил я отца.

– Не думаю, что смогу залезть обратно.

– Почему? – взмолился я.

Но я уже понял: лучше было не спрашивать. Отец столько раз мне повторял: не задавай вопросы, ответы на которые не желаешь услышать.

– Он тоже в меня выстрелил, Бенни. Я не чувствую ног.

– Папа! Давай! Я тебе помогу! – воскликнул я и не узнал собственный голос. Как будто эти слова выкрикнул не я, а кто-то другой.

Я наклонился и обхватил отца руками. Но он попросил оставить его на лестнице.

– Лучшего места, чтобы умереть, я бы сам не выбрал… как бы ни старался. Я сидел здесь с надеждой, что ты успеешь. А закрыв глаза, слышал пение Джулианы.

– Папа, пожалуйста! Позволь мне занести тебя внутрь.

Я не мог сидеть там с отцом; лестничная площадка была слишком маленькой для двоих. Я осторожно потянул отца на себя через окно. Он повис на моих руках безжизненным грузом, а его ружье с грохотом упало у моих ног. Поднатужившись, я опустил отца на облупившийся линолеум. Он был весь в крови. Белые занавески развевались вокруг нас, лаская отца, как любимого человека. Я стал искать его рану, чтобы остановить кровотечение. Взгляд отца оставался ясным, и с виду он не страдал, но мои руки оттолкнул.

– Я слышал, как вы с Эстер выступали в шоу Барри. Слышал по радио. Этой ночью. Вы спели его песню. Вы спели песню Бо Джонсона.

Кровь растекалась вокруг бедер. Я повернул отца на бок, задрал пиджак и рубашку. В его пояснице зияла кровавая дыра. Я сорвал занавески со штанги сделать повязку. А отец все продолжал говорить:

– Сэлу это не понравилось. А я был счастлив. Очень счастлив. Я сказал ему: «Давно пора, чтобы все узнали эту историю».

– Это он сделал, папа? – спросил я, зажимая его рану своей незатейливой повязкой. – Это сделал Сэл?

– Нет. Это сделал я. Я облажался, Бенни. Я не думал, что все так обернется. Я пытался все исправить.

Я взвыл от тщетности своих усилий, а отец обвил меня рукой.

– Бенни… пожалуйста… все нормально… все хорошо…

Я лишь беспомощно посмотрел на него.

– Лучше так… Я бы все равно умер. У меня рак желудка. Я собирался тебе об этом сказать. Но сейчас это уже неважно.

– Нет, папа, нет! – обезумел я.

В попытке меня успокоить он поднес к моему лицу палец, но это усилие стоило отцу последних сил, и его рука снова упала на грудь.

– Тайна раскрыта. Теперь все, что тебе нужно делать, – это продолжать рассказывать об этом. Не переставай петь эту песню. И помни: ты на своем месте. – Голос отца стал прерывистым, он делал паузу почти после каждого слова.

Я кинулся к телефону, отыскал номер полицейского управления. Диск вращался до ужаса долго, ожидание казалось бесконечным, а треск между набранными цифрами напоминал автоматную очередь…

– Бенни… – вздохнул отец.

Я бросил телефонную трубку и подбежал к нему. Встал около отца на колени и взял его за руку. Телефонная трубка за моей спиной покачивалась на витом проводе туда-сюда, как маятник, отсчитывающий последние секунды: тик-так, тик-так…

– Я люблю тебя, па, – сказал я. Но сказал не на ухо отцу. И слышал ли он меня, я едва ли когда-то узнаю.