– Вы тоже могли бы ее спеть.

И тут же пожалел об этом. Эстер так и сделала! Она запела ее – запела для меня одного! – обвив руками мою шею. Я сжал ее в своих объятиях и закрыл глаза, а Эстер прижалась лицом к моей груди. Мне не следовало просить ее петь. Я больше не мог плавно скользить, дрожь охватила все мое тело, с головы до ног. И пока Эстер пела, все остальное перестало иметь для меня значение. Голова шла кругом, я практически лишился рассудка.

– Вы не дышите, – пробормотала Эстер, повернув щеку так, чтобы я ее услышал. – Но ваше сердце стучит. Либо я вас измотала, либо вы только что осознали, что вы тут – единственный белый парень на многие мили окрест.

– Я хочу поцеловать вас. Но я абсолютно уверен, что это ужасная идея. – Я сказал это тихо-тихо; мне даже самому показалось, что слова прозвучали только в моих мыслях, но Эстер их расслышала.

Дыхание у нее перехватило, она отстранилась от меня – ровно настолько, чтобы взглянуть мне в лицо. Ее усмешка исчезла, а глаза встретились с моими. Всего на секунду, на одну тягостную секунду. А потом Эстер отвела взгляд. Ей тоже хотелось меня поцеловать, но она боялась. Как и я. Мы совсем перестали двигаться. Замерли посреди танцплощадки в окружении танцующих пар.

– Ли Отис танцует, – прошептала Эстер. – Даже забыл про свою содовую. И не так уж плохо у него получается…

Меня не волновали ни Ли Отис, ни его партнерша, ни содовая, ни танцевальное мастерство. Меня волновала только Эстер. Ее губы, порхавшие так близко от моих, выражение ее глаз и то, как мое сердце реагировало на близость ее тела.

– Вы уродливо красивы. Вы самый красивый из всех уродливых мужчин, которых я встречала… – В голосе Эстер не было теплоты. Но и холода тоже. Она не флиртовала, но и не стремилась меня уязвить и обидеть. Она продолжила, как будто разговаривала сама с собой. – У вас нос с горбинкой такого размера, что в ней мог бы уместиться мой локоть. Губы как у женщины, а брови – как те меховые горжетки, в которые некоторые женщины рядятся, собираясь в церковь. Под ними почти не видно ваших глаз. Но когда я в них заглядываю, они сводят меня с ума. А ваши щеки… они всегда сереют щетиной, даже когда я улавливаю запах крема после бритья. Вы красавец-урод! Вот вы кто!

– Вы перечислили одни мои уродства. А где же красота?

– Там, где уродство. Они работают вместе. Как наша музыка. Это может показаться ерундой. Но это так.

– Значит, мое лицо не ерунда… Мой большой нос, мохнатые брови, грубые черты, женственный рот… – повторил я за Эстер.

«Красавец-урод»! Я прекрасно понял, что она имеет в виду. И мне это понравилось. Я не был красавцем. И я это знал. Но я мог стать до безобразия красивым в любой момент. «Красавец-урод» звучало невероятно интригующе.

Эстер кивнула:

– Это все вы. Вы такой. Большой, уродливый… и красивый.

– Ну, вы тоже не красавица…

Эстер напряглась, и я самодовольно улыбнулся. Но я не смог ни удержать ухмылку на своих губах, ни выдержать всполох замешательства в ее глазах.

– О, да бросьте, Бейби Рут! Не смотрите на меня так! Красавица – слишком нейтральное слово. Вы ослепительны, великолепны! И вы это знаете. В вас нет ничего некрасивого. Ни-че-го!

– У меня слишком большие глаза.

– И потому вы ничего не упускаете из виду.

– У меня острый язычок.

– И острый ум, – парировал я.

– У меня темная кожа. – Во взгляде Эстер мелькнул вызов.

– И темное сердце, – сказал я.

Она мрачно усмехнулась. Точнее, заставила себя усмехнуться. И попыталась возразить:

– В темном сердце нет никакой красоты…

– Темное сердце, ты хочешь меня размягчить, темное сердце, ты хочешь меня приручить. Думаешь, будто тебя я не вижу насквозь? – пропел я, и мои пальцы пробежали по ее спине, разыскивая аккорды, которые я бы сыграл.

– Что это? – спросила Эстер.

– Не знаю. Просто пришло вдруг на ум.

Она посмотрела на меня все тем же мрачным взглядом, а затем продолжила:

– Эй, белый парень, оставь этот голос спесивый, ты не сумеешь вовек меня сделать счастливой. Думаешь, будто тебя я не вижу насквозь?

– Я никогда не сделаю вас счастливой?

– Нет, – помотала Эстер головой. – Не захотите. И мне придется ссориться с вами каждый божий день.

– Обещаете?

Эстер закрыла глаза, ее губы задрожали.

– Ну вот. Из-за вас у меня опять сбивается дыхание.

Я перестал танцевать. Мы были на краю пропасти, и я не хотел, чтобы Эстер в нее упала.

– Вам даже не страшно, – сказала она. Это не был вопрос. Это было скорее обвинение. – Когда вы стоите на сцене или выступаете, вы не испытываете страха.

– Я терзаюсь страхом постоянно, – признался я.

– Но не на сцене. Не за пианино.

– Музыка меня не страшит. Меня страшит любовь. Меня страшат семейные узы. И обязательства. А музыка… Находиться на сцене или стоять у микрофона – это игра. Уход от действительности. Музыка никому не вредит. Я видел многое, чего нужно бояться. Но музыка к таким вещам не относится.

– Я боюсь, что меня никто никогда не полюбит, – открылась мне Эстер, поведя плечом.

Я тоже прибегал к такому приему. Когда вы говорите правду так, словно для вас это неважно, то получается менее болезненно.

– А я боюсь, что меня кто-нибудь полюбит слишком сильно, – предостерег я девушку.

– Мы боимся разных вещей. Это хорошо, – прошептала она. – Быть может, вместе мы ничего не будем бояться.

– Или будем бояться всего…

Ток-шоу Барри Грея

Радио WMCA

Гость: Бенни Ламент

30 декабря 1969 года

– Да, в ту ночь, и именно здесь, в программе Барри Грея, весь мир впервые услышал дуэт Бенни Ламента и Эстер Майн, – говорит Барри Грей.

– Ну, не весь мир. А только Нью-Йорк. Но и этого оказалось достаточно, чтобы все сдвинулось с мертвой точки, – замечает Бенни Ламент.

– Выступать на радио было безопасно. Никто не знал, как вы выглядите.

– Увы, но и радио не давало ощущения безопасности. Но я понимаю, что вы имеете в виду.

– Дело было не только в том, как вы выглядели. Своими песнями вы заложили основы для целого движения. Уходящее десятилетие прошло под знаком борьбы за гражданские права. Но в начале шестидесятых почти никто не пел о гражданских правах в своих песнях. Недовольство бурлило лишь где-то очень глубоко. А музыка была по большей части веселой и беззаботной. Особенно у бендов. Так что ваше «Темное сердце» действительно выбилось из общего потока…