— Угробите работодателя, — прошипела Катька.

— Ну, извините… Давайте, давайте, скорее машину подогнать должны были…

Губернатора мы выронили ещё три раза, благо он спал и претензий не предъявлял. В отличие от Катьки. А потом дело встало. Мы лежали в сугробе за елью, ребята высыпали из дома, а их было гораздо больше, чем нас.

— Не тупи, Сень, — раздался мужской голос. — Оставь нам дяденьку и иди. Ничего мы твоей девке не сделаем.

— Ага, щас, — прошептал Сенька. — они и нас не выпустят, вот блядство.

У Катьки глаза круглые от страха. И совсем чёрные в темноте. Сидит в снегу, колени руками обхватила. Сенька ей свою куртку отдал, а я только сейчас разглядел, что она босая. Дура. Заболеет ведь. Если, не убьют, конечно.

— Почему не выпустят, Сень, — спросила она, стараясь на меня не смотреть. — Я вообще не понимаю, что происходит.

Надо же, я думал я здесь один такой непонятливый.

— Потому как, дорогая Катерина, дед вообще не в курсе того, что здесь происходит. Умирает он, Кать. Игорь его над собой терпеть был согласный, а меня, видимо, не хочет. Вот и затеял… многоходовку. Телефон достань — увидишь, глушилку свою перетащили. А то вдруг ненароком деду позвоним… ему раньше сроку знать не положено.

Мы помолчали, переваривая. Я знать не знал, что за дед, что за Игорь, причём тут Катя. Смотрел на её голые ноги и бесился. Потом не выдержал, ближе к ней сел, ни слова не говоря взял её ноги, и сунул ледяными пятками себе под пальто. Потом убью, сначала согрею.

Губернатор тоже был бос, ступни в смешных полосатых носках торчат, но его здоровье меня волновало мало. Время все шло, я сам начинал мёрзнуть, но ничего не происходило. Только редкие щелки выстрелов с обеих сторон. Стреляли бы без глушителей, хоть полиция бы приехала мне порядком надоело происходящее.

— Я ведь деду сообщил, — крикнул Сенька, видимо тоже устав ждать.

— Блефуешь. За дуру свою испугался бы.

— Это что, — вдруг спросила Катька. — Главный не знает ничего? Меня Игорь сюда сам отправил?

Сенька кивнул. Может, ему тоже Катьку убить хотелось — мёртвой она доставляла бы куда меньше хлопот. Но… я мог её ненавидеть, но жить в мире, в котором Кати нет, не мог. Потому что она, это единственное настоящее, что в моей жизни было.

Хлопки зачастили, разнесся человеческий крик, включились фонари у дома.

— Хрен знает, что происходит, — пробормотал Сенька. — Но вы лучше совсем в снег залягте, не пристрелили бы ненароком.

И тут же последовал своему совету, хлопнувшись в снег всем телом.

Катя

Если бы можно было выбирать момент, в котором умирать, я бы сказала — Господи, давай сейчас! В пользу этого была куча доводов. Во-первых мне не пришлось бы ничего рассказывать Диме. Во-вторых умереть от случайной пули наверное гораздо менее болезненно, чем от сердечной недостаточности. В-третьих… я лежала на Димкиной груди. Снег идёт, я слышу как сильно и уверенно бьётся его сердце, и плевать, что теперь многострадальные пятки снова на улице.

Главное, самой умереть, а Димка с Сенькой чтоб остались живыми. В конце концов, не им же отвечать за мою дурость. Я закрыла глаза. Не думать о том, что ночь, что в сугробе лежим, что стреляют, что губернатор спит на снегу. Слушать сердце Димки.

— Вроде затишье, — пробормотал Сенька.

Из-за меня он был без куртки. Приподнялся, выглядывая, я зашипела сердито — не хватало ещё, чтобы подстрелили.

— Сеня, вылазь из снега! — раздался незнакомый голос.

Сенька вздохнул и пистолет засунул в карман. Я отодвинулась от тёплого Димки снова в снег — похоже, действие идёт к финалу, не стоит мне зажимать по сугробам чужих мужей.

— Без паники, ребята, — сказал Сенька. — Димка, убирай свое грозное оружие. Свои идут.

Биту Димка не выкинул, так и держал в одной руке. Заскрипел снег под чьими-то ногами, я напряглась. Свои, они порой страшнее своих будут. В лицо ударил луч фонарика, я зажмурилась.

— Лежат, в снегу, голубчики, рядочком все три штуки.

Господи, этого ещё не хватало. Сам Главный стоял и смотрел на нас сверху вниз смешливо.

— Дядь Коль… — Сенькин голос звучал виновато.

Я поморщилась — его, и дядей Колей…

— Вылазьте давайте, воители за женские юбки.

Я встала, отряхнулась от снега, хотя сомневаюсь, что стала выглядеть приличнее. На ноги наступать было больно — совсем замёрзли. В груди тянущая пустота, словно нет сердца, вакуум. Здоровенный детина прошёл мимо нас и подхватил губернатора на руки, легко, словно ребёнка.

— Живой?

— Живой, — откликнулась я, хотя не уверена, что вообще меня спрашивали.

Так и оказалось.

— Молчала бы…

Двор стремительно заполнялся людьми. Большинство из них я не знала, хотя многих видела в офисе. Среди них руководитель безопасности, которого я, как и большинство остальных сотрудников побаивалась. Он широким шагом подошёл ко мне, я подумала — ударит. Может, даже, убьёт. Димка шагнул вперёд, загораживая меня собой, от этого ещё паршивее.

— Что за дрянью напичкала?

— Это… снотворное. Точно снотворное. Я побоялась давать ту ампулу, что мне Игорь передал… Это моё снотворное. Оно сильное, да. Но не опасное. Думаю, ещё час проспит…

Мужчина стиснул губы, я сжалась. Понимала, что простым выговором дело не обойдётся. И судить меня никто не будет. Я в этой каше больше десяти лет, я знаю, как тут судят… Что преступники, что политики…все одним мёдом мазаны.

— Серёж, — неожиданно сказал дед. — Оставь дуру. Сам разберусь. В конце концов они твоего босса по сугробам спасали. Я сам… накажу.

Серёжа смотрел на меня мрачно и долго. Думал. Я ждала. Потом рукой махнул.

— На работу не приходи. Уволена.

Я кивнула. Уволена, так уволена. Если задуматься — не так я и люблю работу. Вон цихлазом буду разводить и продавать, благо Рудольф и Клементина явно настроены на размножение. Или спицы достану бабушкины и буду носки на продажу вязать. А летом — стаканчики с малиной у остановки. Главное, чтобы отпустили меня, мальчиков. Главное — мальчишек.

Серёжа ушёл размашистым шагом. Из подъехавшей машины вышел врач, торопливо прошёл в дом. Я стояла между своими мужчинами и не чувствовала ног. Из дома вынесли труп — отвела взгляд. Встретилась глазами с Димой, в жар бросило со стыда. Он не должен был всего этого видеть…

— Ну что, герои, навоевались? — спросил дед. — И что мне делать с вами?

— Понять, простить, — ни к месту вставил Сенька, дед огорченно цокнул языком.

Как он может его не бояться? Сухонького старичка в дубленке родом из девяностых? Я в глаза ему смотреть не могла, столько страшного мне в них мерещилось.