– Уарн... – с трудом, хриплым шепотом позвал командир «Москита».

Союзник людей лежал на противоперегрузочном ложе грудой измятых кожаных лоскутов...

Майор Соболевский вдруг испугался, показалось, дрогл умер. Что, если так? Кто поможет найти систему РЭБ фринов? Кто увидит ее, почувствует в космосе, если не Уарн? Локаторы по-прежнему бессильны!

– Выходим... – Кирилл сказал это не для друзей, которые медленно умирали на своих боевых постах, – сказал это себе, заставляя разорвать толстую липкую паутину, мешавшую двигаться.

Зачем двигаться? Зачем? Не надо... Отдохни...

Он вновь потерял сознание, и в этот раз черная мягкая вата поглотила его на более значительный интервал времени – так показалось Соболевскому, когда очнулся. Кирилл не сумел определить, сколько именно пробыл в небытии – цифры на пульте расплылись перед глазами.

Теперь майору стало по-настоящему страшно. Он понял: еще немного – и кораблю конец вместе со всем экипажем. Провалы сознания становятся более долгими, отдавший последние силы организм отказывается бороться, он хочет только покоя и тишины. Он стал врагом, точно так же, как мозг, который ранее уже предал Соболевского.

Зачем двигаться? Зачем? Не надо... Отдохни... Тишина придет сама, такая желанная и приятная...

Вновь очнувшись, майор тут же положил чудовищно тяжелые ладони на управляющие панели «Москита», заставил корабль начать маневр выхода из короны – пока пилот еще способен хоть изредка понимать, что делает.

...Потом он долго лежал в кресле, то и дело нажимая кнопку «реаниматора». В лицо била струя кислорода, носоглотку сводило от резкого запаха озона, чернильная слизь, набившаяся в черепную коробку, медленно и неохотно выходила наружу. Соболевский мог бы поклясться – он видел, как тает, растворяется клейкая муть, словно кусок льда под струей горячей воды.

Сначала из-под век исчезли светящиеся иголки, от которых жутко болели глазницы, потом майор почувствовал, как черепная коробка перестала быть перекачанным футбольным мячом – лишний воздух выпустили наружу.

Только после этого Кирилл чуть повернул голову, посмотрел на боковой дисплей, на котором бесновался Гакрукс. На огромной красной звезде бушевали огненные вихри – языки пламени закручивались в щупальца, тянулись наружу, к любому неосторожному путнику, рискнувшему подобраться слишком близко к мартеновским печам ада.

Яркие вспышки появлялись то в одном месте диска, то в другом – если б не фильтры, адаптивно снижавшие интенсивность светового потока, любая из них выжгла бы людям глаза. Соболевскому казалось, будто некая атакующая армия обрушивает на звезду десятки водородных бомб – кусты взрывов вырастали непрерывно, то выше, то ниже. Это выглядело красиво и жутко.

Когда Соболевский почувствовал, что способен более-менее нормально двигать руками, он поднял их к лицу, осторожно потер горящие веки. Кирилл боялся нажимать на глаза сильно – все никак не мог отделаться от чувства, что раскаленные иглы остались внутри и вот-вот проткнут зрачки.

– Фух... – донесся до командира голос Кочеванова, усталый и грустный. – Вот и протрезвели на все сто, будто не брали в рот ни капли. Пообещай, командир, что так развлекались в последний раз...

– Что это было? – пробормотал Берецкий из отсека кормового стрелка.

– Гакрукс, – вместо командира ответил штурман, оживавший с каждой секундой. – Гамма Южного Креста. Красный гигант, находящийся на удалении восьмидесяти восьми световых лет от Земли, прародительницы человечества.

Берецкий тупо молчал. Он спрашивал совсем о другом и, конечно же, Кочеванов отлично понимал это. Просто в силу привычки Евгений не мог нормально ответить на вопрос. А у Камила не нашлось энергии, чтобы остановить штурмана, вдруг решившего блеснуть профессиональными знаниями.

– Но это что! А вот в Южном Кресте есть еще Акрукс! Это голубая звезда. Она, конечно, не в вершине креста, а в основании, и потому расположена на удалении трехсот двадцати световых лет. Но если немного постараться, то мы сможем пройти и через ее корону, и тогда медаль за...

– Штурман! – вяло оборвал Соболевский. Он думал о другом. – Отставить треп, береги силы! Внимание, экипаж! Мы выходим из короны Гакрукса. Как состояние, Кочеванов?

– Спасибо туристическому агентству! Экскурсия запомнилась, но больше таких радостей не надо. Я слишком стар, чтобы...

– Цветков?

– Нормально, командир. Тошнит малость, но, уверен, это сейчас пройдет.

– Понял! Зорин?

– Я с вами, командир! Не могу сказать, что полностью, но на три четверти здесь, точно.

– Это как? – не удержался штурман. – Зорька! Ты пасешься на лугу или торчишь в стойле? Нельзя быть немножко беременным.

– Да пошел ты! – беззлобно ругнулся Никита. – Командир, все нормально. Просто у меня после такого аттракциона странное раздвоение личности. Вроде я тут, но часть осталась возле Гакрукса. Ерунда в голове, не знаю, как объяснить толком...

– Ясно. Понимаю, Зорин. Берецкий?

– Все в порядке, командир. И я, и двигатели пока тут, в корме. На все сто процентов.

– Это радует, – ухмыльнулся командир «Москита» и посмотрел на дрогла. – Уарн?

– Алларф... – едва слышно ответил тот. – Алларф актанг. Иска тонга финн...

Наверное, от пережитых потрясений дрогл позабыл, что люди не понимают его языка, ответил по-своему. Но майор Соболевский все равно обрадовался: раз Уарн заговорил, значит, еще не все потеряно. Есть надежда, что союзник придет в себя, справится с пережитыми шоком и болью.

Уарн уселся в кресле чуть ровнее, застонал, а потом что-то тихо, певуче забормотал на своем языке. Было понятно, что он ни к кому из людей не обращается, просто разговаривает сам с собой или читает вслух какие-то мантры. Спустя некоторое время уши чужака чуть распрямились, стали похожи на кожаные лопухи, даже вяло зашевелились.

– Ну вот и порядок, – с облегчением произнес Кирилл. – Значит, немного сбили противника с толку, удрали из-под контроля систем фринов. Пусть теперь гадают: куда мы выскользнули из короны. Пусть ищут!

– Уарн, а что фрины сейчас? – вдруг спросил Кочеванов. – Раньше ты фиксировал волны, в смысле гравитационные волны, волны тяжести, которые испускали вражеские сканеры. А теперь?

– А теперь я ничего не чувствую, – печально ответил Уарн на языке людей. – Слишком много энергии пропало. Надо восстановить.

– Долго? – уточнил командир «Москита». – Много времени надо, чтобы ты вновь начал чувствовать чужие эмоции, мысли, внешние поля?

– Десять тысяч ударов вашего сердца, – послушав себя, ответил Уарн, видимо под каждым ударом сердца подразумевая одну секунду.

– Примерно три часа, – перевел Соболевский в систему измерений, более привычную людям. – Ну, не так уж и много... Подождем.