Вокруг меня было столько бесов, что не протолкнуться.

- Хорошо, всех беру! – отмахнулась я рукой. Я встала, слыша, как позади меня обсуждают, что нужно с собой брать в отпуск на Бали! Сволочи! Я сама там ни разу не была!

- Ну что ж! – произнес Алексашка дрогнувшим горделивым голосом. – Поражения тоже нужно уметь принимать! Итак, я проиграл! Можешь убить меня! Я приму любую участь!

- Да нафиг ты мне сдался! – отмахнулась я, вспоминая про толстую попу. – Где ребенок?! Где Миленка?!

- А я откуда знаю! – вспылил Алексашка и покраснел. Покраснели его упитанные щечки и кончики лопоухих ушей. – Это ты за ней не уследила, чудовище! Потому что не мать ты ей вовсе! А мать бы уследила! Безответственная ты!

Я чувствовала, как к горлу подступает комок слез. Я уже слышала эти слова, когда разрывалась между двух работ и ребенком. И сказаны были они таким же пренебрежительно - мужским тоном. Сама виновата, мол! Не уследила! Чего тут сложного?

А когда? Когда мне следить? На руках грудничок, а помощи никакой!

- Я, значит, в лепешку расшибаюсь, чтобы дитятке хоть как-то жизнь обеспечить! Что вы знаете, о том, как тяжело матери приходится одной дитя растить? Ты бы видел ту избу, в которой мы жили, пока я на росстани этих… как его… в лебеди и в собаке которые… Просится, страшное слово «глисты»…

- Купцы! – произнес Алексашка, скрестив руки на груди. Мол, так и быть, выслушаю.

-… купцов - глистов не обманула и бесов своих первых не взяла! – выкрикнула я, чувствуя, что допекли. – Пока они мне избу не сладили, в которой на голову не капает! А там есть что-то надо! Пришлось с беса к мельнице привязывать! Он меня чуть не убил! Но обошлось! Потом бесы и домовой молоко у крестьян воровали для доченьки! А она его пить не стала! Она молоко от коровы водяного только пить хочет! Другое нет! Стоят ведра и крынки, а дите голодное! Я к водяному! Договорилась с пастухом! Его в деревне вымолить обещали со службы! Потом ночью я корову воровала для доченьки! Как я ее через лес тащила, тебе здесь слышно должно было быть!

Слезы градом катились по щекам. И он смеет называть меня плохой матерью? Барчук, у которого целый штат прислуги и поместье со всеми удобствами!

- Потом с домовым разбиралась, потому как корова ему, видите ли, не в масть! Потом дите пропало! Я банников трусила! – задыхалась я. – И овинника!

- А у нее задница в мою печку не пролезла! – гордо объявил овинник, а я все-таки решила, что он «говинник». Натура у него такая.

- Потом узнала от упыря, что дочка у тебя! К тебе, сюда! Насилу живой ушла и ребенка сберегла! – выкрикнула я, растирая слезы. – Зато у меня теперь доход с мельницы есть, изба новая, бесы в услужении и корова в сарае! А месяц назад и этого не было! Месяц назад в разбитое окно девки задницы совали, про суженого у домового спрашивали! И кто тут безответственная? А?!

Ну все! Выговорилась!

- Не знал я, - произнес Алексашка, глядя на меня круглыми глазами. – Про такое я не слыхивал!

Кажется, тень сомнения проскользнула по его благородному, но простоватому лицу.

- Я думал, что ты … навроде беса внутри тела моей Настеньки, - неохотно произнес он, глядя на меня с прищуром. - И что дитя тебе не нужно! Я был уверен, что раз ты – не мать, а дитя чужое…

- Барина мачеха воспитывала, кады его маменька родами померла, - послышался голос бабки. – Отец –то второй раз женится изволил-с. Почти такую же, точь в точь нашел! Прямо один в один на портретах! Ездил, выбирал! И коли бы маменька – покойница бесов не оставила, так сжила бы его мачеха со свету. А так мы мачеху сжили! А она, стерва при батюшке по голове его гладит, а без батюшки голодом морит!

- Прекрати! – отрезал Алексашка, а бесовская бабка умолкла и горестно вздохнула.

Так вот оно что! У нас тут травма размером во все детство!

- А ты чего не ушла? Вон! Там же эти Бали, острова всякие и… и Таити! – крикнул Алексашка, глядя на остаток своих бесов.

- Таити, таити, не были мы ни на каком Таити! – замотала головой бабка. – Нас и здесь неплохо кормят… Я же тебя сызмальства ростила… А это вон, не узнал?

Уродливый бес с носом – пятачком, подошел к бабке.

- Это же конюх! Дядь Гришей ты его звал! – заметила бабка. – Он тебя на лошадке катал.

Бес принял облик крепкого мужичка в грязной рубахе с бородой. Бесы вокруг Алексашки снова стали превращаться в людей.

- Мы тебя сызмальства знаем… - заметила бабка ласково. – Мы тебя рОстили…

- Где моя дочь?! – спросила я, видя, как Алексашка поднимает глаза и тяжко вздыхает.

- Где-где! – послышался сиплый голос упыря. Я обернулась, видя, как он бредет в пол-оборота. – Во! Гляди! Поведешься с Настенькой, и не так скукожит! Радуйся, мужик, что недолго ты с ней знаком! Тьфу! Ой!

Старый мельник подошел к нам, спотыкаясь о камень. Алексашка с ужасом смотрел на походку упыря.

- Еще не обвыкнулся, - вздохнул упырь. И проверил по карманам. – Так, усе взял? Усе! А то баба до утра не доживет! Сердце встанет! Тьфу! Так вот, че я сказать хотел!

Мельник прокашлялся.

- Недаром же гроза вон какая была! А я - то чую, что не просто так! Еще и колдуны в деревню. Вернулись все про водяного говорят. Они бы на тебя бесов бы да напустили, но бесы грозы страсть, как боятся! В них же первых молния попадает! Вот и разошлись колдуны да колдовки ни солоно хлебавши! - прокашлялся упырь. – Ни один бес вылезать из пестеря не согласился! Чего собирались, не понятно!

Я вспомнила, как мои бесы жались и от каждой вспышки молнии подпрыгивали вместе с сундуком. Выходит, водяной меня спас?

- А еще говорят, что ты там в избе кого-то убивала! Демона какого-то! Аж кровь через порог потекла! А как кричал он жутко! На весь лес! И все на дверь бросался, сердешный! – покачал головой мельник.

Я так поняла, репутация у Настеньки -мельниковой дочки была в уезде так себе, раз первыми в голову лезли именно такие мысли, а не то, что Настеньку кто-то обидел!

- Ты с водяным, случаем, до конца не разругалась? - спросил мельник с подозрительным прищуром. - Внучка-то моя у водяного! Он ее похитил! Домовой ко мне прибег! Я ж, как- никак, хозяин в доме… Домовой –то за пределами дома силы поменьше имеет. Нет, супротив бесов бы выстоял! Но не супротив царя водяного!

- Он что? Утопил ее? – прошептала я, оседая.

Мне показалось, что из-под ног ушла земля. Похитил. Доченьку. Водяной.

- Потопил! – осел Алесашка и схватился за голову. Его пальцы вплетались в золотые кудри. – Все, что осталось от Настеньки… Потопил… Проклятый… Это все ты! Ты с ним якшалась! Нашла с кем! Твоя вина!

Я чувствовала, как каждое слово, словно нож в сердце впивается.