* * *

– Переодевшись мальчишкой, срезав волосы и измазав лицо и тело грязью, довольно сильно исхудав за то время, пока Гельмут Хорст держал нас в подвале своего дома, я ни для кого из сильных обитателей острова Лазаретто не представляла интереса. Я до сих пор молюсь за добрую и мудрую душу отца Морани приказавшему забыть, что я девушка и научившему меня вести себя как глуповатый мальчишка. Я почти не говорила, не отходила от матери и всегда держала младенца Андреаса на руках, скрывая наполнявшуюся грудь. Я даже нужду справляла как мальчик, уходя на мелководье как можно дальше. Как я была счастлива этому обстоятельству, ежедневно наблюдая за теми дикостями и жестокостью, что творились отчаявшимися обитателями карантина.

Грета остановилась, переведя дыхание. Наверное, она бы и заплакала, но все слезы и девичью слабость она оставила на песках Лазаретто.

– Пока был жив отец Морани, на острове еще кое-как соблюдалась видимость порядка и христианской добродетели. Но по ночам в разных частях Лазаретто плакали изнасилованные и избитые женщины. То и дело вскрикивали раненные и умирающие мужчины. Громко молились Господу униженные и обворованные старики. А днем, едва стоящий на ногах отец Морани хоронил умерших, успокаивал божьим словом истерзанных и гневно именем Всевышнего проклинал насильников и воров. На большее у него не было ни сил, ни власти. Городских стражников никакие слова не могли заставить покинуть свои лодки, и навести порядок. Более того, едва отец Морани слег, они и вовсе перестали причаливать, а немногое из пищи и воды, а также тех несчастных, кого злая судьба отправила на проклятый остров, бросали прямо в воду у береговой полосы. Сильные мужчины вылавливали еду и понравившихся женщин, девочек и тех, кто был богато одет. Некоторые тонули. Другие, едва выбравшиеся на берег тут же оставались без одежды и другого имущества. В дальнейшем они должны были стать членами одной из банд, или попрошайками. Последние долго не жили. Когда умер отец Морани, мы с мамой и немногие другие похоронили его прямо в песке. В тот же вечер злой человек по имени Тьеполи отвел нас в недостроенный госпиталь. Но уже через неделю он нашел другую женщину, позволив все же матери готовить пищу и следить за нехитрым хозяйством. А потом… потом на это место он привел другую женщину. Лишь иногда, призывая на всякую работу мать, он давал ей немного пищи и воды. Еще немного и нас бы вообще выбросили из госпиталя. Тогда… Мы бы долго не протянули. Нравы в бандах стали невероятно жестокими. Скорее всего, меня сразу же разоблачили бы. И тогда…

– …и тогда появился Гудо, – не выдержав тяжелого молчания девушки, подсказал Даут.

– Да. Точнее мы выпросили нашего доброго друга у Господа. Прижавшись холодными и сырыми ночами друг к другу, мы с мамой подолгу вспоминали дом страшного «человека в синих одеждах». О, Господи! Как я тогда боялась его ужасной улыбки, его звероподобного лица, его огромных, волосатых рук! Я видела только дьявола во плоти, могущего сделать нам с моей милой мамой все, что ему заблагорассудится. А мы были совершенно без сил. Страшная болезнь вот-вот должна была окончить наши страхи. И мы даже радовались наступающей смерти, и утешали друг друга шепотом: «Завтра мы уже не проснемся. Этот «синий дьявол» сможет сколько угодно смотреть и терзать наши мертвые тела. А наши души со смехом будут смотреть на это из господних садов Эдема». А потом стало так страшно, что… И не помню… «Человек в синих одеждах» положил меня на стол…

– Проклятый дьявол! Я бы размозжил его ужасную голову в один миг!

Грета и Даут оглянулись. В нескольких шагах от их костра, опершись на угол каменной хижины, стоял самый молодой из охранявших их пастухов, тот, кого его друзья звали иноком Иоанном.

– Не хорошо подслушивать, – пробормотал Даут.

– Что ты! Что ты! – воскликнула Грета. – Ни какой он не дьявол. То есть, это нам вначале так казалось. А потом мы с мамой проснулись. Нам стало гораздо легче. Он нас покормил. Мы стали выздоравливать. Я тогда впервые попробовала мед. Он делал мне игрушки. Смешной такой меч, и другие. Он не дьявол. Он друг. Милый, добрый друг Гудо. Нам было очень хорошо с ним в его доме. Но потом он отвел нас в другой дом. Туда пришел Гельмут Хорст и сказал, что наш добрый друг… Наш добрый друг… Настоящий палач! Палач! Мама долго плакала. А потом мы бежали на повозке Гельмута Хорста. Вначале он был добр. Но после многих месяцев пути он стал раздражительным и очень грубым. А потом, когда у мамы в животе был Андреас, он захотел, чтобы с ним в кровати спала я. Мама была против. С тех пор у мамы всегда при себе был нож. Он об этом знал, и однажды за нами пришла стража и увезла нас на тот проклятый остров.

И когда мы опять шептались об ангельских садах, и каждый день ожидали смерти, пришел он – «господин в синих одеждах». Наш единственный добрый друг и защитник. Он сразу же узнал меня. До сих пор удивляюсь этому. Как, впрочем, и тому, как ты Даут увидел во мне девушку. Я же так старалась. Я же так умею быть мальчишкой.

Даут усмехнулся:

– Когда-нибудь об этом расскажу, – он наклонился к уху Греты, и холодно прошептал. – Я не просто Даут. Я очень уважаемый и очень многознающий Даут. Я знаю о тебе и Гудо даже больше, чем ты можешь себе представить.

То ли оттого, что мужчина слишком близко оказался у ее лица, то ли от холодного шепота, то ли от чего другого, Грета встала и отошла на несколько шагов. Выпрямился и насторожившийся инок Иоанн, переложив свою дубовую палицу в правую руку.

Даут виновато развел руками:

– Прости меня, дитя. Это все от долгого ожидания. Действительно! Прошло три дня, а святые отцы не приняли еще никакого решения. Такое за святогорскими старцами ранее не наблюдалось.

– Ты чувствуешь, как приятно пахнет?

– Это немногое из того что мне доступно сейчас, – криво усмехнулся Гудо.

– Цепи сейчас с тебя снимут, но повязку с глаз пока не разрешу тебе снимать. Три дня в непроницаемой темноте могут губительно сказаться…

– Я это знаю, отец Александр, – прервал святого отца Гудо. Почувствовав неловкость от своей грубости, он тут же попросил прощение.

– Прощаю, сын мой, – мягко ответил афонский священник. – И все же, ты чувствуешь, как приятно пахнет?

Гудо повел из стороны в сторону своим огромным носом и согласно кивнул головой:

– Я чувствую как горячий нот[127]несет в себе запах раскаленных пустынь. Его не смогли смягчить обильные воды моря. А еще я чувствую запах роз, которые в изобилии прикладывал к своему лицу во многих городах Италии. Чувствую успокаивающий запах ладана и возбуждающий мирты… А еще… Коровьего навоза. Так пахнет рай, святой отец?

– Да нет же, сын мой! – горячо воскликнул отец Александр. – Так пахнет свобода и маленький монастырский сад! Но ты поэт, Гудо.

– Это уж верно, – согласился тот. – Значит, я свободен и могу продолжить свой путь?

– Кому, как не тебе известно – свобода понятие относительное и постепенное. Ну вот, был ты свободен от мрака колодца, теперь свободен от оков. А от повязки…