– Это один из тысячи вариантов. Такие мелочи она бы утрясла, не задумываясь. Можно не сомневаться, эта дама нашла бы применение мужниным деньгам, – усмехнулся Петров.

А я окончательно поняла, что совершенно очевидное может на поверку обернуться не просто другим, а, скажем прямо, невообразимым. Но сейчас меня волновал самый главный вопрос – мера возмездия за содеянное, и я спросила:

– Что грозит Ляле и Олегу?

– Мошенничество точно припаяют и на пару лет посадят, – обнадежил Володя.

Дело завершилось, но привычного удовлетворения не испытывали ни мы с Инкой, ни, судя по грустному выражению лица, старший опер Петров.

– Жалко девочку… Ей сейчас ой как не сладко, – сказал он. – Надо же, в один миг обнаружить, что самые близкие, те, в кого свято верила, кого любила, оказались циничными предателями. Такое разочарование не каждый выдержит. Можно или рассудка лишиться, или потерять веру в людей.

– Неизвестно, что хуже, – заметила я.

– Правда, есть надежда, что все обойдется, – улыбнулся Петров. – Есть соломинка, за которую может ухватиться утопающая – Василий Федотов. Когда я добился от Насти признаков жизни, она позвонила именно ему, и он сказал, что придет через минуту…

– На соломинку Вася, скажем прямо, не похож, но ухватиться за него можно, – обрадовалась Инка.

У меня сразу стало светлее на душе. Узнав про звонок Федотову, я перестала бояться за Настю и заверила друзей:

– Не сомневаюсь, что Вася ее вытянет! Мы были уже у выхода из здания, когда нас догнал запыхавшийся Петров и, отозвав меня в сторонку, смущенно спросил:

– Помнишь, ты как-то говорила, что давно не была в театре?

Я кивнула.

– Пойдем в ближайшие выходные в «Пушкинский»?

– Конечно!

Я засияла, как медный таз, и мы с Инкой выскочили на улицу.

Вечер был прохладен и свеж, не хотелось сразу ехать домой, и мы решили немного прогуляться по бульвару.

В открытом кафе на углу Петровки, 38 жизнь кипела вовсю. Люди пили пиво, кое-что покрепче и бурно общались. Между столиками, подъедая ошметки воблы, сновали бесчисленные котята и кошки.

За одним из столиков сидели две женщины неопределенного возраста, но явно маргинального вида. Обе были в изрядном подпитии, но увлеченно общались, и, судя по непочатым пивным бутылкам, закругляться совершенно не собирались.

– Ик-кк, – громко икнула одна из подружек, ловя зазевавшуюся кошку и водружая ее на стол. – Ешь, дорогая, пей… – предложила она обалдевшему животному и поставила перед кошачьей мордой тарелку с какими-то кальмарами и кружку с пивом. – Не жалко… А он мне и говорит, – сказала щедрая маргиналка, очевидно продолжая обращенную к собутыльнице речь: – Мурка твоя – нахлебница, вышвырни ее на хрен! А я скорее его, козла, вышвырну!

Подруга сочувственно причмокнула, погладила пойманную киску с такой силой, что та распласталась на столе и, рыгнув, мудро заключила:

– Все мужики – козлы!

Тема козлов сегодня уже затрагивалась Лялей, и в случае со своим любовничком она была совершенно права. Но мне вдруг стало обидно за мужчин вообще, и я спросила:

– Инка, ну скажи, почему принято говорить, что все мужики – козлы?

– Не знаю… – вздохнула она. – Я, например, так не считаю. Мой Андрюха вовсе не козел. – Она хитро покосилась на меня. – Да и Петров вроде тоже.

– А Володя вообще орел! – гордо заявила я.

– Ой, Наташка, да ты никак влюбилась! – воскликнула Инка.

– Вовсе нет! Сейчас получишь у меня, «влюбилась»!

Я шутливо бросилась за Инкой, а та с криком: «А вот и да!» – припустила от меня.

Мы бежали и хохотали, нам было легко и весело. При нашем непосредственном участии раскрутилось серьезное дело, и справедливость восторжествовала! Как обычно, мы не заработали ни копейки, но все усилия были не зря, и нас переполняло счастье.

Уже дома, блаженно растянувшись на диване, я снова задумалась о козлах и орлах, как о подвидах мужской породы. Память услужливо преподнесла многочисленные примеры истинно «мужского» поведения, и справедливости ради пришлось признать, что статистика в этом вопросе вовсе неутешительна…

На добрую сотню козлов и впрямь приходится всего один орел.